Сны Бога. Мистическая драма. Мария Мелех
вновь окунул ее в воду и выбрал синий. Еще одна лента. Затем зеленый. Красный. Внезапно желтый. Бирюзовый. Розовый.
Чистый лист бумаги. Первое, что я нарисовал в своей жизни, была радуга. Из тех цветов, которые я сам для нее определил.
После этого я не мыслил ни дня без нового занятия. Поначалу родители активно поощряли меня, предполагая, что развитие моторики рук хорошо скажется на моем общем состоянии. С их помощью я постигал простейшую технику рисования, феномен четкости линий, сочетания цветов, перспективы и даже светотени. Цветовой спектр был самой удивительной из всех загадок. Его однозначная градуировка быстро показала свой коварный лик.
– Трава?
– Зеленая!
– Разве?
– Зеленая! (упрямо)
– А под тем деревом, там, где тень?
– Зеленая!
– Присмотрись…
Так я еще в младенчестве избавился от неприятной болезни человеческого сознания – способности мыслить заранее данными определениями и шаблонами. Оказалось, если правильно взглянуть на мир, его картина, представлявшаяся такой стройной и логичной, рассыпается в прах. Оказалось, мы не видим и половины, или даже вовсе не то, и наше восприятие следует программным ожиданиями. Если бы родители знали, к чему подтолкнули меня своей помощью – быть может, никогда бы не подвели сына к столь опасному дару.
– Трава под деревом?
– Черная? (Изумленно). Нет, серая!… Прозрачно-черная?
– А там, в центре лужайки?
– Желтое пятно! Лимонное, почти белое! Там солнце!
– Кора дерева?
– Я ее рисовал коричневым…
– А она…?
– Серо-зеленая.
– Небо?
– Голубое, даже без облаков. Не обманешь меня!
– Такое же голубое, как вчера?
– Я не помню.
– Подбери цвет и нарисуй. А завтра сверь.
На следующий день было столь же ясно, но мой насыщенный голубой не подошел: небо уже испепелилось солнцем, и безнадежно выцветало.
Проблемы начались позже, годам к шести, когда всем окружающим стало ясно: в общем-то, ничего, кроме рисования, меня и не интересует. Я даже не мог попросту разделить забавы своих сверстников. Абсолютно все мне необходимо было переосмыслить в царстве своей комнатки, с кисточкой в руках. Я был замкнутым, настороженным малышом, тихоней, про которого все говорят: «Себе на уме». А на уме у меня были самые невозможные миры, населенные разноцветными существами, впитавшими в себя признаки всего и вся, что я успел увидеть и почувствовать.
Но по-настоящему я превратился в трудного ребенка, когда пошел в школу. К тому времени у меня была уже собственная маленькая мастерская, наполненная подарками родственников, прознавших о моем увлечении. И только я собирался погрузиться в свой мир, приобретший, наконец, все желанные атрибуты, как появилась она.
Я сразу понял, что испытываю к ней тихую, но лютую ненависть. Она отнимала драгоценное