Инкские войны. Incas. Игорь Олен
жрец Май ввёл невест в глубину, воззвав: – Пучинистая! Высинь кровь девам! Волнорождённые Синекровые правят Тумписом!
Невест вывели. Тýмпальа навалился, Пакча зажмурилась…
И всегда с тех пор жмурилась; сердце билось колибри, попавшимся пауку-птицееду.
Как-то один мальчик ночью прогнал её, алча мáнтаскую девицу. Братья сцепились.
Пакча, уйдя в сад, слышала разговор поодаль:
«Тумпис как килька в неводе, о, верховный жрец Май». – «Килька кружит, великий батаб, на месте». – «Истинно кружит: к гибели…» – «Пря Слитодвойственной Мысли: та утверждает, эта противится». – «Два царя у нас. Как, верховный жрец Май, быть носящим циновку30? Что мыслят боги?» – «Ах Пуч заберёт Шбаланке, а Хун-Ахпу оставит». – «Плачу от счастья!»
Пáкча, не понимая (как понимал всё вредный батаб, слушавший в зарослях), вышла из сада и шла за псиной, что, попетляв на площади, вылезла сквозь пролом в стене обдирать плоть людям, висшим на пальмах. Выбрав из прочих горца по облику и велев отвести её в Киту, Пакча спасла его от оков. Вместо помощи сняв браслет с её шеи, пленник бежал. То был Вáрак, засланный со шпионскими целями в эти земли и угодивший в плен. Пакча кинулась следом, а на маисовом поле, отстав, села плакать.
– Маленький олень скакал – на рогах звезду носил. А большой олень скакал – солнце на рогах носил.
Выйдя к берегу с лунным прибоем, она, узрев, как спасённый влез в лодку, бросилась вслед… Куда там! Вволю поплакав и поиграв с ракушками, возвратилась.
О, как бранился Хач!
– Жуткий поступок! Мысль обмирает! Чуть не замёрз Вековечный без твоей ласки!
Левый, чьею женою была она, прошипев: «Шляйся, китуская дурища!» – стал обниматься с мáнтаской девушкой, многосильной из-за пятнадцати своих лет, ревнивой, ловко справлявшейся с двуединым мужем. Пакча с тех пор отдалилась от дел двора и шептаний левого Тýмпальи с вредным батабом.
Как-то двойной царь прохаживался по террасе дворца так долго, что половина уступчивая – Шбалáнке – сникла:
– Спать хочу! Хочу спать!
Левый хмыкал.
Правый вдруг потащился прочь. Левый же, ухватив горельеф колонны, изображавший Туна, древнего царя-предка, цыкнул: – Я тебя, смерд, заставлю!!
И оба сморщились от натуги.
Чья-то рука дала меч, левый стукнул по перемычке, соединявшей их, и кровь брызнула. Знать крутилась над левым, топча Благодушного и стеная:
– Мы суть так гадки, что отлетел Шбаланке! Удерживаем – да сил нет!
Пакча метнулась к бедному, но верховный жрец удержал её.
Правый умер.
Немилосердный, промаявшись много лун, поднялся – сдвинутый набок и колченогий. Он, для удобств, ходил с фаворитом в обнимку. Женщин уменьшилось; модны сделались содомиты, сходно и пьянки, сотканные из здравиц:
– …О, почему нельзя день и ночь хвалить Синекрового?!
– …Тумпис – перл мира! Пуна – перл Тумписа! Дивноблистающий же – перл Пуны!!
– …О!!!
Царь,
Ношение специальной циновки – признак аристократии. Халач-виники восседали, как выше описывалось, на циновках из ягуаровых шкур.