Глухомань. Борис Васильев
о чем она предупреждает. И Ким не знал и шагал молча впереди меня, засунув почему-то руки в карманы, чего раньше никогда не делал.
Уазик домчал нас до кладбища мигом, и, кажется, мы уже все поняли. Молча вылезли, молча пошли по аллее Героев за широко шагавшим майором. И остановились возле первого железного обелиска со звездой, под которой был захоронен пустой гроб из цинковых пластин от патронных ящиков. Остановились как вкопанные.
На могиле, усыпанной живыми цветами, купленными на самые последние деньги, лежала Вера Иосифовна, обняв подножие солдатского обелиска.
– Вот ее Стена Плача, – сказал майор. – Ох, до пенсии бы дослужить поскорее, мать твою…
Были тут тогда врач, милиционеры или они возникли позже – не помню. Не помню. Помню, что рядом все время вертелся заведующий кладбищем и говорил, говорил…
– Могилка-то – на охраняемой аллее, товарищ майор. А я всегда по тропочкам да дорожкам за порядком слежу. А с дорожки аллея Героев плохо проглядывается, не видно ее с дорожки, не видно. Ну, я при обходе приметил, что мать на холмике лежит, но не придал внимания. Афганцев недавно хоронили, ну, думал, мать лежит. Матери часто на холмиках лежат, частое дело, обыкновенное. Конечно, бдительность надо было проявить, виноват, но – частое дело, товарищ майор. Нагляделся я при моей службе, пообвык…
Уже потом, потом мы сидели у потухшего костра на усадьбе Кима. Пили водку, закусывая сырым шашлыком прямо из ведра. Ким раскачивался, как китайский болванчик, у меня в голове скребло будто ножом по тарелке, а майор материл всех подряд.
– Как же так?.. – спросил я кого-то. Кого – и сам не понимаю, просто невмоготу мне вдруг стало молчать.
Ким продолжал раскачиваться.
– Дошло до тебя, директор? – Майор поднял стакан. – Тогда помянем. Чтоб опять в делах память не похерить.
– Самолет корейский сбили, – тихо сказал вдруг Ким невпопад и залпом выпил.
Я ничего не понял. Ни вопроса майора, ни странной фразы директора. И спросил весьма тупо у майора, оставив слова Кима без внимания:
– А что должно было дойти?
– Мне утром позвонили. Какая-то женщина. Афганская мать, наверно, сыночка навестить пришла, увидела и звонить побежала, пока заведующий с могильщиками похмелялся на глухой тропинке. Я со всей группой, какая положена, выехал, обнаружил и сразу же на квартиру к покойнице. Может, записку какую оставила, может, еще что увижу. И увидел.
Майор замолчал. Сунул в рот кусок сырого шашлыка, жевать принялся как-то особенно старательно.
А мы ждали, что еще скажет. И повисла пауза. Тяжелая, как бетонная плита.
– Что увидел? – спросил я наконец.
– Стол накрытый увидел. Тарелочки разложены, вилки-ножики. А посередине – стакан с водкой, куском хлеба накрытый. И только на месте хозяйки, как можно судить, пустая рюмка из-под водки и бутерброд надкушенный. На кухне – тарелки с закуской, колбаска нарезана, хлебушек. Все нетронуто, все – гостей ждет. Стол, закуски на ее медицинскую зарплату. Только не дождалась она гостей. Одна помянула сына и – пошла к нему. Такие