Карлики смерти. Джонатан Коу
человека и публика в конце каждого номера хлопает и улыбается тебе, а один раз даже сказала: «Вот эта мне понравилась», как бы чувствуешь себя обязанным. Не заговорить с ней было бы грубо. Поэтому, когда настало время очередного перерыва, я взял в баре стакан, подошел к ее столику и сказал:
– Не против, если я к вам подсяду?
– Нет. Будьте добры.
– Вам взять чего-нибудь?
– Нет, спасибо, мне пока хорошо.
Она пила сухое белое вино. Я сел на табурет напротив, не желая выглядеть слишком навязчивым.
– Тут всегда так тихо? – спросил я.
– Не знаю. Я тут никогда раньше не бывала.
– Какой-то он пошловатый, нет? Для такого района, в смысле.
– Он только что открылся. Вероятно, какое-то время нужно, чтобы дела пошли.
Она была так прелестна. Короткие светлые волосы и серый приталенный жакет, шерстяная юбка чуть выше колена и черные шелковые чулки – ничего провокационного, поймите правильно, все просто со вкусом. У нее были золотые сережки-гвоздики и такая помада, что, вероятно, лишь казалась темно-красной, поскольку сама она была бледна. Я сразу заметил, что губы ее в одно мгновенье из округлой и счастливейшей улыбки могли сложиться в более привычные меланхолические очертанья, уголками вниз. Голос у нее был высок и музыкален, а произношение – как и все остальное в ней – выдавало, что она из высокопоставленных кругов. Руки у нее были маленькие и белые, а ногти она не красила.
– Мне нравится, как вы играете, – сказала она. – Вы здесь каждую неделю выступать будете?
– Не знаю. Все зависит. (Как выяснилось, я никогда там больше не играл.) А вы… кого-то ждете? Или просто сами сюда пришли?
– Я часто хожу куда-нибудь одна, – сказала она, но добавила: – Вообще-то я сегодня собиралась кое с кем увидеться, и мы должны были вместе поужинать. Но потом он позвонил и отменил, а я уже оделась, поэтому дома сидеть не хотелось. Вот и решила сходить посмотреть, что это за место.
– Черство с его стороны.
– Это старый друг. Ничего.
– Вы тут поблизости живете?
– Да, недалеко. Южный Кенсингтон. А вы?
– О, для меня это как совсем другой мир – такой район. Я живу в Южном Восточном Лондоне. В муниципальном микрорайоне.
После паузы она сказала:
– Вы не будете против, если я у вас кое-что попрошу? Заказ, в смысле. Музыкальную пьесу.
Меня вдруг туго стиснуло тревогой. Видите ли, мне почему так и не удалось стать салонным пианистом – у меня репертуар никогда не был настолько широк, а для игры на слух я был безнадежен. Клиенты всегда просят пианистов сыграть всякое, и застраховаться от подобных ситуаций я мог всего одним способом – выучить все стандарты, какие только есть. На это бы ушло много месяцев. Обычно пьесу я полировал до приемлемого вида за несколько часов, иногда больше. Взять, к примеру, «Мой забавный Валентин»[15]. Мелодия там нетрудная, однако что-то в проигрыше мне никак
«My Funny Valentine» (1937) – песня из оперетты Ричарда Роджерза и Лоренца Харта «Babes in Arms», ставшая популярным джазовым стандартом.