Опальные. Василий Авенариус
в ней всех трех мальчиков.
– Ну, так! – проворчал старик. – Опять ты, Кирюшка, упредил барчат?
– Полно тебе брюзжать, старина! – прервал его Юрий. – Мы и то сколько времени ждем тут тебя.
– Ох, времена, времена! – вздохнул старый сокольник, садясь к рулю, тогда как внук его взялся за весло и оттолкнулся от берега.
– Да чего ты охаешь? – продолжал Юрий. – Не другим, так нам хоть дашь полюбоваться на своего Салтана.
– Да я не об том! Нешто мне жалко? Я не об том!
– Так о чем же? Иль у тебя горе какое?
– Что наше холопское горе! Нам, талычевцам, на свою долю жаловаться – Бога гневить. Мы – люди серые, рабами родились, рабами и помрем. Об вас, касатики, сокрушаюсь…
– Об нас-то зачем?
– Затем, что без ножа вам голову сняли. Только слава одна, что боярские дети. Родитель опальный – и детки опальные. Не в деревне бы вам тут киснуть, небо коптить, а в Белокаменной состоять при государыне-царице, а потом в комнатных людях и при самом государе.
– В каких таких комнатных людях? – спросил Илюша.
– Неужели ты не слыхал про «комнатных», или «ближних», людей? – заметил брату Юрий. – Это – спальники и стольники: спальники раздевают, разувают государя в опочивальне, а стольники прислуживают ему за столом.
– Опосля же жалуются в рынды, в окольничие, в бояре! – досказал Кондратыч. – Да вот не задалось! Связала вам судьба-мачеха резвые крылышки…
– Ну, мы и сами себе их развяжем, взлетим не хуже твоего Салтана!
– И сокол выше солнца не летает. Аль не веришь? – отнесся старик-сокольник любовно к своему кречету, который, сидя у него на правой рукавице, в пунцовом бархатном «клобучке», в суконных «ногавках» (чулочках) и с серебряным колокольчиком в хвосте, гордо поводил кругом своими блестящими желтыми глазами. – Свет ты очей моих! Золотая головушка!
– Сам ведь точно понимает, что безмерно хорош! – восхитился и Юрий.
– Эх-ма! – вздохнул опять Кондратыч. – Кабы и тебя, соколик мой, еще разрядить в сокольничий убор да на руку дать тебе Салтана, за одно погляденье рубля бы не жаль!
– А что же, дедко, за чем дело стало? – вмешался в разговор Кирюшка. – У нас в оружейной палате есть совсем новенький сокольничий убор, и как раз, я чай, ему впору.
– Нишкни, баламут! Страху на тебя нет.
– И сами ужо добудем, – вполголоса заметил Кирюшка Юрию.
– Что? Что ты там опять намыслил, непутный? – вслушался дед. – Повтори-ка!
– Глухим двух обеден не служат.
– Ай, зубоскал! Смотри ты у меня: десятка два как засыплю…
Кирюшка в ответ только свистнул: давно уже перестал он верить угрозам добряка-деда.
Извилистая речка только что огибала выдающийся мысок. Тут из-за мыска раздалось отчаянное кряканье, и дикая утка с целым выводком утят шарахнулась с шумным плеском к берегу, заросшему осокой.
– Пусти Салтана, Кондратыч, пусти! – закричал Юрий.
Сам Салтан хищно встрепенулся