Учебник рисования. Максим Кантор
же Гузкина отвечала так: «Я не знаю, как там Гриша живет, и, скажу откровенно, не интересуюсь знать. Ну с чего бы я полезла в розыски? Кому надо? Было бы, честно говоря, нелепо в моем положении предъявлять претензии. Сижу на всем готовом, горя не знаю. Еда с рынка, домработница. Каждый месяц он переводит деньги. Мне что, не все равно, кого этот сукин кот трахает. Ну побалуется, перестанет. А если тебе, Верочка (Лариса, Мила, Валя), не все равно, так ты за своим смотри. И смотри, главное, чтобы он тебе получку каждый месяц нес». И здесь всякая дискуссия прекращалась. Потому что, как там ни осуждай личную жизнь Гузкиных, а дом у Клары как был богатый, так и остался, сама она и одета, и ухожена, а жены прочих художников томились без мужниных гонораров. Говорили злые языки и такое, что-де не только на Гришины гонорары держит Клара домработницу. Дескать, видели соседи, как выходит из гузкинской квартиры ранним утром немецкий атташе Дитер Фергнюген; но говорили все больше из той же зависти. Как справедливо заметила жена Пинкисевича, «вот от Клары, может быть, Фергнюген утром и выходит, а что ж он от тебя, моя дорогая, не выходит? Это оттого, что ты такая верная у нас или ты просто рожей не вышла?» А Люся Свистоплясова отозвалась о завистницах еще резче: «Кошелки климактерические. Разве ж им кто денег предложит? Да они сами кому хочешь заплатят, чтобы их трахнули, да только охотника не сыскать, национального валютного резерва не хватит».
И верно, с валютным резервом дела обстояли неважно. Продажи, конечно, шли, и беспрерывно шли, продавали буквально все, а бюджет страны как был нищим, так нищим и оставался. Всякий год правительство, начиная строить планы на будущее, должно было свою фантазию придержать – денег не было. Иные граждане, узнавая про этот печальный факт, приходили в отчаяние. Им казалось, что страну обворовывают. Ведь были же деньги! – восклицали они. Вот ведь продали автокомбинат (или кондитерскую фабрику, или авиакомпанию, или судостроительный завод), а деньги-то, деньги-то где? Почему же на эти деньги не построили чего-то еще, что приносит другие деньги? Так рассуждали люди, воспитанные на «Капитале» Маркса. Ну, скажем, автокомбинат убыточен: выпускает плохие автомобили; имеет смысл его продать; на вырученные деньги – или сделать комбинат прибыльным (т. е. изменить структуру производства), или построить нечто иное, например кондитерскую фабрику. И получится тогда, что деньги работают, то есть производят необходимый товар и кормят рабочих. А сейчас? Что же делается, граждане? Видите, ездят, гады, на лимузинах, жрут в три горла, галстуки бриллиантовыми булавками закалывают, а фабрики стоят, и денежных резервов нет! Люди марксистской закалки очень остро реагировали на подобные казусы. Вывозят деньги из страны всякие Тофики и Дупели, говорили такие люди, волнуясь. И волнение их росло, когда они узнавали, что государственный долг все прибавляется, а бюджет все скудеет.
Волновались они напрасно. Чем больше брала в долг страна, тем больше у нее было шансов войти в сонм цивилизованных