Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915. Отсутствует
трав. Ущербная луна пронизала ночь воздушной зеленью.
2. Он склонился на ее могиле, обнимая памятник. Одежда его казалась матово-черной от луны.
3. Он тихо плакал, а над ним распахнулись бездонные объятья, наполненные зеленым трепетом.
4. Он шептал, прижавшись к кресту: „Воскресни, родная“.
5. Встал над могилой. Поднял руку, совершая пассы. Воскрешал, пронизанный лунным могуществом…
6. И вот Она стояла над своей могилой – тонкая, бледная. Глядела на него и дружески, и чуждо.
7. Но Андрей испугался, шепча: „Это не она: это – Астарта“…»[308]
Но довольно о луне…
Дорогой Эмилий Карлович, спасибо за теплое участие ко мне; Вы предупреждаете меня об опасности любопытства, подталкиваемого каббалистическими баронами. Стараюсь не перепрыгнуть. Не думаю, чтобы со мной это случалось. Я всегда жду, когда «оно» само ко мне приходит и дается легко. Вот почему при всех моих безумствах и дикостях (быть может, кажущихся) я в высшей степени уравновешен, счастлив и спокоен. Я подписываюсь под словами Ницше о любви к року…[309] Это мое самое отдаленное (с детства) «знание», самое постоянное, не раз спасавшее меня. Я сам никуда не пойду. В «нуменальном» я не хожу: меня «возят» люди добрые. Я передвигаюсь самочинно только по улицам Москвы…
Вот почему у меня есть путь, свой, определенный… В «нуменальном» невозможно пути от себя, а только от других… Иначе заблудишься, завязнешь, сойдешь с ума. Сумасшествие – нераспутанный клубок всех ступеней «знания», ералаш из всех ступеней внутренних переживаний, закопченный желто-шафранными испарениями; сумасшествие бывает почти всегда от неумения выразить свое собственное отношение к переживаниям; если есть контроль над самим собой – нет ничего страшного. Со мной бывали примеры забавные: я, как Вы знаете, самый не страшный из людей, саавсеем не страшный… А мне случалось, шутя, ужасать людей, которые из ужасов переживаний сделали себе несчастное profession dе foi[310], причем сам не покидал своей позиции «уравновешенности в нуменальном»…
Представьте себе: об отзыве Гофмана о сонате Николая Карловича я впервые узнал от Вас, хотя за это время видался с Николаем Карловичем. Вы не можете представить, до чего мне было приятно узнать подробности от Карла Петровича[311]. Да, самое интимное для меня вложено в этой сонате… И вот – она объявлена лучшим музыкальным произведением всей литературы. Об отзыве Рахманинова Вы, конечно, знаете…[312]
Я как-то лично горжусь Вашим братом…
Предвкушаю удовольствие услышать Николая Карловича в концерте 13-го: тройное удовольствие 1) игра Вашего брата, 2) аккомпанемент Никиша, 3) концерт Чайковского[313].
Вообще нас, москвичей, балуют это полугодие 1) Никиш, 2) Гофман (нечто невероятное по отчетливости выражаемых глубин), 3) Оленина. О последней я не мог удержаться, чтобы не послать заметки в «Мир Искусства», написав нечто «дичайшее», так что
С приведенным фрагментом отчасти соотносится фрагмент («Они пришли к одинокому деревянному кресту…») из 2-й части, опубликованной в составе «Отрывков из 4-й симфонии». См.:
Amor fati (
Исповедание веры (
К. П. Метнер, видимо, сообщил Белому те сведения о встрече Н. Метнера с И. Гофманом, которые содержатся в его письме к Э. Метнеру от 28 ноября 1902 г. (см. примеч. 6 к п. 11).
6 декабря 1902 г. К. П. Метнер писал Э. Метнеру: «…Весть о его <Н. Метнера. –
13 декабря 1902 г. в Большом зале Московской консерватории состоялся симфонический концерт под управлением А. Никиша, данный в пользу Общества вспомоществования учащимся Строгановского училища; Н. К. Метнер исполнил Концерт b-moll op. 23 П. И. Чайковского. См. об этом в письме К. П. Метнера к Э. Метнеру от 24 декабря 1902 г. (Там же. С. 46).