Книжная лавка. Синтия Суонсон
около шести месяцев), хотя нахожусь в самом центре кадра. Светлые волосы обрамляют мое круглое лицо мягкими волнами; мама всегда говорила, что в детстве у меня были совершенно удивительные локоны. Неуправляемыми кудряшками они стали, только когда я пошла в школу.
Я сижу на покрывале для пикника, по обеим сторонам от меня устроились родители. Мама придерживает меня, и на ее лице светится очаровательная улыбка. Отец примостился на покрывале рядом с мамой, вытянув вперед длинные ноги. Эта фотография сделана во время пикника в Вашингтон-парке, недалеко от дома на Йорк-стрит в районе Миртл-Хилл, где прошло мое детство. Сейчас Миртл-Хилл называется Восточный Вашингтон-парк, но в то время у него было свое название.
На фотографии мама беременна; я знаю, потому что она сама сказала мне об этом несколько лет назад. Она ждала малыша – первого из трех детей, которые появились у родителей после меня. Три мальчика, и все трое мертворожденные. «Врачи никак не могли понять, в чем причина. – Когда мама рассказывала эту печальную историю, ее голос звучал очень тихо. – После третьего несчастья нам с папой сказали, что мы должны принять меры… чтобы у нас больше не было детей». Она пожала плечами, опустив глаза, и больше не произнесла ни слова.
Я не помню, как она ждала первых двух малышей, зато хорошо помню последнего. Мне было шесть или семь. Мамин выпирающий живот мешал забираться к ней на колени, чтобы вместе делать уроки по чтению. Я помню, как папа увез маму в больницу, а тетя Мэй – тогда еще юная и незамужняя, не встретившая дядю Стэна, – осталась присматривать за мной. Много часов спустя отец вернулся. Тяжело ступая, вошел в комнату, сел на диван, обнял меня и прижался колючей щекой к моей щеке. Тихо объяснил, что мой братик отправился на небо. «Он не приедет к нам жить? Он ушел насовсем?» – спросила я, прижимаясь к его небритому лицу.
– Да, – хрипло ответил папа, и я почувствовала на своей щеке его теплые слезы. – Насовсем, милая.
Я страшно рассердилась на маминого врача. Он должен был спасти братика. Ведь у врачей такая работа – всех спасать.
Теперь я смотрю на эту фотографию – молодые родители и совсем крошечная я, – и мое сердце сжимается, к горлу подступают слезы. Неожиданно меня накрывает волной печали.
– Мама, папочка, – шепчу я, оглядываясь по сторонам. – Что ваша фотография делает в этом доме? Что здесь делаю я?
Я быстро просматриваю остальные снимки. Да, здесь много чужих людей, старых и молодых, чьих-то детей, чьих-то бабушек и дедушек. Но встречаются и знакомые лица. На некоторых фотографиях – мои родственники. Вот тетя Беатрис обнимает маму, обе еще совсем девочки. Вот мои кузины, Грейс и Кэрол-Луиза, а между ними зажата я: худенькие и долговязые кузины едва не выпадают из купальных костюмов, а на мне купальник сидит плотно и туго натягивается вокруг растущей груди. На всех троих резиновые шапочки, мы щуримся от солнца, а позади искрится озеро и песчаный пляж. Я помню то лето: наши семьи поехали на каникулы в Небраску к озеру Макконахи.
Вот свадебная