Флердоранж – аромат траура. Татьяна Степанова
лишнее, охоту люблю по осени, выражаюсь не всегда литературно-культурно. Так я ж мужик. На земле вырос, с землей всю жизнь дело имел. На земле и умру, где-нибудь в поле. Упаду как заезженный конь в борозду…
– Когда был цел Советский Союз, – Лиса Кустанаева снова услышала голос Кошкина, – таких вещей и в проекте быть не могло. Насчет убийств тогда строго дело было. Чуть что – расстрел. А сейчас? Ну, поймают его, этого сукиного сына, и, думаете, расстреляют? Нет, в тюрьму посадят. Кормить будут, стеречь, дерьмо за ним убирать лет этак еще двадцать. А его б не в тюрьму надо, а под трактор сразу гусеничный, под асфальтоукладчик. Чтобы только мокрое место одно осталось.
– Елизавета Максимовна, я пришла вам сказать… Она, кажется, проснулась. Глаза открыла. Я спросила, как она себя чувствует, но она ничего не ответила. Молчит…
Лиса обернулась: перед ней стояла медсестра Вера, которую Чибисов еще вчера утром привез из районной больницы, чтобы она неотлучно находилась при Полине. Лиса была категорически против этого. По ее мнению, Полину надо было сразу же поместить в хорошую частную клинику в Москве. Но Чибисов воспротивился.
– Хорошо, спасибо. Идите к ней. Может быть, ей что-то понадобится, – сказала она медсестре. – Она так ничего и не ела?
– Нет.
– А платье… Вы наконец забрали его?
– Нет, я не смогла.
– Я же вас просила, Вера, – Лиса Кустанаева повысила голос. – Платье у нее необходимо забрать. Следователь настоятельно просил, чтобы мы его сохранили. Там могут быть следы…
– Но она не дает. Что я могу сделать? Силой отнимать? Она вцепилась в него чуть ли не зубами, когда я попыталась взять его, – жалобно возразила медсестра. – Не психиатричку же нам вызывать со смирительной рубашкой. Это и не платье уже – просто тряпка грязная, окровавленная, но Полина ее не дает никому. Настаивать, отбирать насильно – значит, только еще больше навредить.
Кустанаева щелкнула зажигалкой, закурила новую сигарету.
– Насчет психиатрички – это дельная мысль, – сказала она. – Ну, что же вы стоите? Возвращайтесь к ней. Я сейчас спущусь к Михаилу Петровичу, скажу ему.
Медсестра покорно заковыляла прочь. Она была маленькой и рыхлой. Сын ее работал техником в агрофирме «Славянка», а сама она знала Чибисова, когда он был еще директором совхоза, и несколько лет состояла приходящей сиделкой при его больной жене.
«Они все здесь такие, – подумала Лиса, – все с одной грядки. Свои. А я здесь не своя. Чужая всем. И черт меня дернул заехать в эту дыру?»
Кустанаева начала работать у Чибисова два года назад. Встретились они совершенно случайно, однако случайность эта обернулась для обоих далеко идущими последствиями. До Чибисова жизнь Лисы Кустанаевой определяли глобально двое мужчин – сверстник-муж, с которым они были женаты с четвертого курса финансового института, и пожилой работодатель-любовник – непосредственный начальник мужа, к которому опять же не кто иной, как этот самый муж, и устроил Лису личным