Забвение. Егор Юрьевич Куликов
меня, – сказал он и полез на дерево.
Не знаю, как нам надо было страховать, но мы послушно встали у самого обрыва и вздернули руки вверх, точно индейцы перед костром.
Лёха несколько минут сжимал в руках палку, боясь сделать шаг в пропасть.
– Ну, ты скоро, а то мне уже холодно, – поторапливал Вова, обтираясь на берегу.
Лёха взглянул на нас глазами полными страха и шагнул в пропасть.
То ли он испугался, то ли тарзанка была мокрая и пальцы выскользнули, но он не пролетел и двух метров. Шлёпнулся у самого берега, там, где воды по колено.
Естественно, мы не подстраховали.
Мы взорвались хохотом, наблюдая, как Лёха ковыряется в мутной воде у самого берега.
– Смотри, как надо, – гордо заявил Вова и вновь проскользил до края и, выписывая на лету пируэт, нырнул в спокойную воду.
– Я тоже хочу, – вскрикнул я и забрался на дерево.
Но, стоило мне взглянуть вниз, как я понял, что в общем-то не очень и хочется. Высота слишком большая. И, даже если у меня получится удержаться и упасть в воду, я могу просто не всплыть. Мои навыки плавания далеки от идеальных.
– Ты прыгаешь или нет? – спросил Вова, уже успев вновь оказаться на суше.
– Прыгаю, – неуверенно сказал я.
Несколько минут я до белых костяшек сжимал в руке тарзанку, но так и не решился прыгнуть.
– Трусишь что ли? – с издёвкой спросил Вова и взглянул на ребят.
Я чувствовал на себе их взгляды. Чувствовал, как сердце каждый раз замирает, когда я смотрю вниз. Чувствовал, как трясутся коленки, и жутко боялся, что это заметят ребята.
в— Прыгай! – крикнул Вова.
Я стоял не шевелясь.
Пока я как заворожённый смотрел в пропасть, Вова подкрался сзади и дёрнул меня за мокрые трусы. Они сползли на колени, оголив достоинство. А я стоял. Опасаясь отпустить перекладину, чтобы подтянуть трусы.
Ребята начали смеяться, а я всё ещё мялся, не зная, за что хвататься.
От их звонких голосов слёзы выступили на глазах. Мне было обидно за то, что я не прыгнул, и за то, что все увидели меня нагишом. Даже не знаю, на что я обиделся сильнее.
Кое-как под смех ребят я отпустил ветку и смог натянуть трусы. Слёзы заливали глаза, и с дерева я спускался как в тумане. Как в пелене.
Я отошёл от воды и скрылся за толстым деревом, надеясь там выплакаться и вернуться к ребятам. В тот момент я ненавидел их. У меня было огромное желание забраться на тарзанку и спрыгнуть. Спрыгнуть так, как никогда и никто не прыгал. Чтобы все они обзавидовались. Чтобы узнали, что я не трус, что я могу.
Как известно, детская обида мимолетна, и уже через пятнадцать минут мы вместе играли в салки, бегали на отмели и проваливались в глубокий ил. Этим же илом мы кидались друг в друга, оставляя не белых телах чёрные кляксы.
Спустя какое-то время нас осталось всего трое: Вова, я и Лёха.
Мы уже не играли. Мы просто сидели на дереве, свесив ноги вниз, и наблюдали