Забвение. Егор Юрьевич Куликов
на, сам посмотри.
Я открыл калитку. Он протянул мне газету, и тогда я понял, что он прав. Даже если он расскажет, никто уже не поверит. Скорее всего, его ещё больше будут восхвалять, потому как он благородно уступил своё истинное место спасителя трусливому мальчику Кириллу, то есть мне.
На первой полосе районной газеты красовался Вова. Он был в пиджаке, с букетом цветов. Глава нашего села приколол к его груди медаль, которая так сильно блестела, что мне казалось, я вижу её сияние даже на газетном чёрно-белом снимке.
На фото он улыбался и гордо смотрел в камеру. Круглолицый, пухленький и невозможно противный.
Несколько минут я рассматривал газету, не вчитываясь в слова.
– На, – вернул я ему её.
– Можешь оставить себе, у меня дома ещё штук тридцать их.
– Не нужна она мне.
– Мне тоже, – сказал Вова и пожал плечами.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Я посмотрел в его наглые и бесстыжие глаза, после чего рука сама вздёрнулась, и я со всей силы заехал ему по лицу. Примерно так же, как на том берегу Лёхе по спине.
Вова был выше меня. И крупнее. И старше. Но в тот момент я не боялся. Его авторитет упал для меня ниже дворовой пыли. А теперь и он упал. Повалился у моих ног, корчась от боли и потирая ушибленную щёку.
Спустя минуту он встал в полный рост, и ко мне вернулось сознание. В тот момент я приготовился держать ответный удар, но его не последовала.
Продолжая тереть красную и распухшую щёку, Вова сказал:
– Я не дам тебе сдачи. Но только сейчас. В следующий раз я тебя размажу. Ты меня понял?
Я струсил. Испуг пробрался под корку мозга и в самое сердце. Я оцепенел, будто стоял на том дереве, держа в руках тарзанку.
– А ещё, – сказал Вова, уже уходя, – не видать тебе Катьки. Знаешь почему? Потому что девки не любят трусов, а ты трус. Ты тот, кто не спас Лёху.
Он громко и фальшиво засмеялся. С этим смехом повернулся и пошёл прочь.
Долго ещё я слышал его голос, стоя колом у калитки.
В ту ночь я мало спал и много думал. Знал, что он был прав. Мне никто не верит. Ему верят все. А девки и вправду не любят трусов. А я трус… Не умею плавать, испугался, когда Вова встал. Всего боюсь… Хорошо хоть, тени своей не пугаюсь.
С этими тяжёлыми мыслями я уснул.
Проснулся, когда рассвет ласкал плотные коричневые шторы.
Не знаю, что мной двигало. Словно ночью, пока я спал, кто-то подумал за меня и принял решение.
Я натянул шорты, футболку. Запрыгнул в тапочки и пошёл на пруд.
На улице было свежо. Холодная роса в поле намочила ноги. Резиновые тапочки скользили, и я несколько раз терял их в траве.
Подойдя к пруду, я почувствовал страх. Снова он начал забираться под сердце. Но я шёл… Шёл, несмотря ни на что.
Я остановился лишь тогда, когда передо мной показалось наклоненное дерево с тарзанкой.
Я слышал разговоры взрослых о том, что после этого случая они хотят её срезать. Но я должен попробовать. Ведь я не трус. Да, я испытываю