Мания преследования. Игорь Смирнов
напротив выхода с лестницы, и ворчали, что сестра ушла куда-то и всё не идёт. Нет, знакомых больше не оказалось – только Н. А она не смотрела на меня, сидела всё так же не шелохнувшись, как под невидимым грузом, и никуда как будто не спешила, не выказывала никаких признаков нетерпения, не то, что я. Что она здесь делает, в диспансере? А что делаю я?
– Ну, как ты живёшь? – бодро спросил я.
– Ничего живу, – медленно отозвалась она. И вдруг улыбнулась, точь-в-точь как улыбалась прежде, двенадцать, семь лет назад. Ох уж эта Н.! – Садись, – прибавила она отрывисто, тоже как прежде. Немного подумав, придвинула к себе пальто, лежавшее на диване. Я отгрёб шубу в другую сторону и сел – с таким чувством, словно горы свернул. Но оказалось, опять решительно ничего ещё не произошло.
Теперь мы сидели вроде бы совсем рядом, но от этого не сделалось легче говорить. Н. уставилась в какую-то точку перед собой, а я с конфузливыми улыбочками начал вертеть в руках документы – медкарту и военный билет. Вдруг догадался: хочу ими заинтриговать. Кого? Н.! Это её-то! Да ведь я через неё только и понял, что женщины вовсе не падки на разную романтическую чепуху. Живые женщины, в отличие от романных.
Тогда я сам начал присматриваться к ней. И разглядел розовато-мучнистые прыщики у неё на щеке. А диагноз уж не замедлил сказаться. Она не живёт с мужчиной, просёк я.
Благодари бывалых ребят, просветили давным-давно… Хотя, что я? Лет до четырнадцати я вообще не слишком-то верил в премудрость их, наветом на род человеческий считал, – пока не нашёл подтвержденье в каком-то учебнике для фельдшеров.
Я переложил бумаги из руки в руку – а то от пота медкарта уже волнами пошла, и с кривой ухмылкой прохрюкал: «Вот, послали провериться, не псих ли я…»
Н. и ухом не повела. А я кинулся поправлять наделанное: «Могут послать месяца на два, а не хотелось бы…» – и выжидательно покосился на неё. Нет, ничего она не поняла. Армия, переподготовка – откуда ей знать эту муру.
Я перевёл дух и спросил Н., где она работает. Тоже ещё хорошенький вопрос. Бывает, встретишься с кем-нибудь: «Привет, где работаешь?» – «Там-то». – «А-а. Бывай». Да только надо было что-нибудь говорить. Тем более в самом деле, где она работает? – я не знал.
В такой-то школе, отвечала Н. И я уж не стал уточнять, кем. Ясно, детишек пению учит.
«Я уколы сюда хожу делать», – совсем-совсем неожиданно пояснила она. Я скорчил гримаску. Мне-то что. Ходит и ходит. Удобнее здесь. Школа-то её, кажется, под боком… Она ничего не соображала в военной подготовке, а я столько же в здравоохранении понимал. Знал только, что несовершенно, – и то ещё не по собственной шкуре, а из газет.
И снова мы молчали. Это был очень странный разговор.
– У меня отец умер, – вдруг заметила она. Вроде как ещё раздумывала, говорить или нет. Улыбнулась несмело.
– Я знаю, – перебил я. Я в самом деле знал – читал соболезнование в газете.
– У меня