Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы. Константин Зарубин
поставила ногу на обрывок резины, застрявший в камнях. Нога дёрнулась вниз, Олеська дёрнулась вслед за ней. Какую-то долю секунды она была уверена, что сейчас покатится по склону и сломает себе шею, и умрёт или хуже – будет ходить под себя и гнить в доме инвалидов, как обещала мама. Но всё обошлось, в последний момент она зацепилась за кривую берёзку, и берёзка выдержала её. Олеська даже захихикала, пока лежала, схватившись за эту берёзку. Ей вспомнилась настольная игра, в которую играли на дне рожденья у Гришки Тимохина. Там надо было дойти фишкой до ста, и прямо перед финишем, на клетке 97, поджидала жестокая подлянка: «Вы забыли подарки для друзей!» И ууууух – картинка с самолётом и стрелка вниз на самый старт.
Короче говоря, Олеська никогда бы не поверила, что её путь от подножия до вершины занял четырнадцать минут. Ещё минут пять она просидела у края наверху. Мир вокруг терриконика был всё таким же осенним и огромным, несмотря на бесцветную плёнку дождя, размывшую его детали, и даже несмотря на слёзы, которые опять потекли у Олеськи из глаз. Какая-то часть слёз текла от элементарной боли. Олеська, пока лезла, почти не замечала, как жгутся и колются все её ссадины и царапины.
Другая часть слёз текла от того, что было в будущем. Вечером, знала Олеська, мама с красным лицом будет орать в пустоту. Папа, вернувшись из бани, будет хлестать воздух маминой портняжной линейкой. Они были как люди из тех фильмов, которые часто повторяли по телевизору. Олеська подумала про один такой фильм, с Никулиным. Его повторяли утром, днём, вечером, весной, зимой, по первой программе, по второй, по Ленинграду. И каждый раз все люди в фильме, включая Никулина, делали точь в точь одно и то же.
Потом Олеська вытерла все слёзы – и те, что от боли, и те, что от будущего. Она поднялась с камня, на котором сидела, ничего не подложив, нарушая страшную заповедь для девочек. Пописала и отправилась делать то, зачем залезла.
Укрыться от дождя наверху было негде. В конце концов, побродив по каменному полю среди облысевших берёзок, Олеська выбрала то романтическое углубление, в котором, по рассказам Гели, назначали друг другу свидания влюблённые старшеклассники.
Она села на бревно возле кострища, достала из портфеля папину брезентовую накидку и накрыла ею себя и портфель, оставив у земли большую щель для света. Потом вытащила отсыревшие рассказы Бианки. Положила книжку на колени. Вынула алую тетрадку из обоих полиэтиленовых пакетов. Внешний пакет, Викин, тоже отсырел, зато её пакет с Ленинградом был совершенно сухой. Олеська постелила его на Бианки. Достала ручку, открыла тетрадку на второй странице, приготовила первый листок с именами. Накануне она организовала их по порядку – от первого А до восьмого Вэ. Не по порядку лежал только самый первый листок в пачке.
– Ав-де-е-ва… Свет-ла-на… за-не-се-на… вэ… Крас-ну-ю.. кни-гу, – прошептала Олеська, переписывая первую строчку этого листка.
Ей очень нравилось,