Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы. Константин Зарубин
для взрослых? – спросил я, когда Лара первый раз показала мне свои сокровища.
– У неё ВСЁ для взрослых, – расстроилась Лара. Вернее, это я сейчас понимаю, что расстроилась. Тогда подумал, что обиделась. Или вообще строит из себя хрен знает что. Изображает понимательницу смыслов, сокрытых от простых смертных, не знающих шведского.
Лара начала мне объяснять, почему книжки про муми-троллей тоже для взрослых, но скоро споткнулась об защитную ухмылку на моей роже. Это я так боролся с комплексом неполноценности. Я и по-английски-то тупые триллеры до сих пор со скрипом разбираю. А она тут, видите ли, целый шведский выучила, чтобы читать сказки про двуногих бегемотиков.
Короче, не нужна мне была никакая Туве Янссон для взрослых. Мне, во имя мужского самолюбия, нужно было зафиксировать Ларино увлечение на уровне няшных брелочков, блюдечек и прочей муми-дребедени, которой все затовариваются на паромах Silja Line. Правда, слово «няшный» тогда ещё не говорили. Простите за анахронизм.
Однажды, где-то в начале наших двух лет, я привёз ей шампунь и передник из Хельсинки. На шампуне танцевала фрёкен Снорк с ядовито-жёлтой чёлкой. Передник содержал всё муми-семейство на фоне кометы и красных листьев.
Лара, когда я ей это вручил, кое-как изобразила радость. Сказала «спасибо» и даже шампунем потом честно мылась до конца флакона. Но сувениров с муми-троллями попросила ей больше не дарить.
– Саш, ты только не дуйся, – сказала она, выждав пару дней. – Просто весь этот мерчандайз не имеет никакого отношения к тому, за что я люблю Туве. Мне от него – ну, как будто арбуз ела, а руки негде помыть. Липко как-то…
– Пааанятно, – сказал я.
Надулся, уселся в свой угол и не менее часа безмолвно читал фигню в интернете, оскорблённый в так называемых лучших чувствах. Но муми-троллей больше не дарил.
Вот такая, вкратце, предыстория. А рассказать я хочу про день рожденья муми-мамы, который устроил в наше последнее лето.
Что лето у нас последнее – чувствовали все. Кроме меня. Например, это чувствовала Мария Столбняк, Ларина подруга детства. Она меня подкараулила в конце июля после работы. В прямом смысле: приехала на промзону «Парнас» и сорок минут стояла у проходной, пока я не вышел. Я думал, так только в кино бывает, да и то крайне редко.
Маша Столбняк – замечательный человек. Даром что выросла с обкомовской бабушкой и филармонической мамой в отдельной квартире на Третьей линии. Одну половину недели она даёт уроки фортепьяно потомству людей, о которых трудно думать без классовой ненависти. Другую половину таскается по детдомам, бесплатно. Недавно, когда иностранное усыновление запрещали, она всю осень простояла в одиночных пикетах. В Москву специально ездила.
С Ларой Машу связывает страшная клятва в вечной дружбе, данная в кустах лагеря «Зеркальный». Им тогда было по двенадцать лет. Это, наверное, первый раз в истории человечества, когда такая клятва сработала.
– Саша, –