Тонкая работа. Сара Уотерс
чистить булавки, гребенки и шкатулки. Дома я привыкла одевать детишек. И точно так же привыкла одевать хозяйку.
– Поднимите-ка руки, мисс, – бывало, говорила я. – А теперь ножку. Сюда наступите… А теперь вот сюда.
– Спасибо, Сью, – отвечала она умильно и порой закрывала глаза. – Как хорошо вы меня знаете, – говорила она. – Кажется, вам знакомы все складки моего тела.
Да, со временем мне все это стало знакомо. Я знала, что она любит, а чего терпеть не может. Знала, что она будет есть, а от чего откажется, и когда кухарка, например, в очередной раз прислала вареные яйца, я сходила к ней и велела приготовить суп.
– Бульон, – сказала я. – Как можно прозрачней. Договорились?
Кухарка скривилась.
– Миссис Стайлз это не понравится, – сказала она.
– Миссис Стайлз может его не есть, – отвечала я. – И миссис Стайлз не горничная мисс Мод. Я горничная.
И она действительно прислала нам бульон. Мод съела все подчистую.
– Чему вы улыбаетесь? – спросила она, когда тарелка опустела.
Я ответила, что вовсе не улыбаюсь. Она отложила ложку и, как всегда, озабоченно стала осматривать перчатки. Они опять забрызгались.
– Это всего лишь вода, – сказала я, увидев, что она расстроена. – Ничего страшного.
Она закусила губу. Посидела минуту, сложив руки на коленях, поглядывая на пальцы, и, казалось, с каждой минутой беспокойство ее росло. Наконец произнесла:
– Мне кажется, в воде был жир…
Легче было сходить в ее спальню и принести пару новых перчаток, чем сидеть и смотреть, как она убивается.
– Позвольте мне. – И я расстегнула пуговку на ее запястье.
Поначалу она не позволяла мне касаться ее обнаженных рук, со временем – после того как я пообещала, что буду осторожной, – разрешила. Когда у нее отрастали ногти, я стригла их специальными серебряными ножничками, сделанными в виде летящей птицы. Ногти у нее были мягкие, чистые и очень быстро отрастали, как у маленьких детей. Когда я щелкала ножницами, она вздрагивала. Кожа у нее на руках была гладкая, но, как и все остальное тело, слишком уж гладкая, так что невольно думалось, как бы ненароком не поцарапать, не ушибить. Я с облегчением вздыхала, когда она снова натягивала перчатки. Обрезки ногтей я собирала с подола и бросала в камин. Она стояла и смотрела, как они сгорают. То же происходило с волосами, когда я обирала их со щеток и гребешков, – она мрачно следила, как они, словно черви, извиваются на углях, потом вспыхивают и превращаются в золу. Иногда я становилась рядом с ней, и мы вместе смотрели.
Потому что в «Терновнике», в отличие от дома на Лэнт-стрит, посмотреть особо было не на что. Вот и приходилось наблюдать, как, например, поднимается дым из трубы или как плывут по небу облака. Каждый день мы ходили к реке – узнать, прибыла ли вода или ушла.
– Осенью река разливается, – сказала мне Мод, – и все камыши уходят под воду. Но это ничего. А еще по ночам над водой бывает