Я убью тебя завтра, моя королева. Виктория Янковская
не наступит, мы вечно замкнуты в опостылевшем «сегодня». Но, как говорится, живи так, словно предсмертный час уже начинает трубить в фанфары, и учись, руководствуясь тем, что тебе отмерена бесконечность.
В этом падении отныне заключается моя бесконечность.
Почему бы нам не прочувствовать вкус разбитых ладоней, плотность наших тел и неограниченность глупости?
Кто-то скажет, что мы сумасшедшие. Да они не знают, что такое сумасшествие в действительности.
Не будем их слушать. Они несут бред.
Просто запомни, что разрушить меня необходимо до основания, утопающего в пепле, а взамен я сладко завершу твое существование. Вдохни ртом отголосок моей ярости, поскольку имя мне – Голод.
А ты… Хорошо, свое имя назовешь позже.
Глава 2. Преследуя меня
Назойливый скреб и поскуливание за дверью нарушили мой мучительный сон.
С трудом открыв глаза, приподнимая воспаленные сонной тяжестью веки, я метнул расплывчатый взгляд в открытое окно. Сливочная пена рассвета уже поднялась на топленом молоке горизонта.
Какое тонкое издевательство.
Прикладывая видимые усилия и подтянувшись к хлипкому креплению односпальной кровати, я сел, отупело глядя в неясное пятно серого пространства перед собой.
Решительный визг Кори на пару с яростной атакой обрушивался на преграду из деревянной запертой между нами двери. Она хотела увидеть своего хозяина и преданного друга, уйти вслед за ним, будучи верной до кончиков ушей, благоговея от каждой команды, которую ей отдавали.
– Корнелия, открыто! – прокричал я, игнорируя непривычно царапающую боль в горле и утреннюю хрипоту.
До моего слуха донесся протяжный вой, звук острых когтей, что свирепо заскользили по гладко отполированной поверхности. Щелчок дверного замка, и черный дог величественной поступью своих длинных лап вновь озарил гостиничный номер каким-то мистическим светом. В глазах моей подруги полыхали такие столь человеческие чувства, как злоба и раздражение.
Разве животное может испытывать подобное?
Но, смерив меня невыносимо мудрым взглядом очей цвета нефильтрованного пива, чуть вопросительно навострив уши, Кори застыла статуей из эбенового дерева. Она блуждала глазами по смятым простыням, разбросанным подушкам, хлопьям пепла, что устилали паркет ковром, и заодно отмечала мое ухудшившееся за эту ночь положение.
Ей открылась картина безумия, свойственного человеку, который потерял всякое желание существовать на дне общества лицемерных заговорщиков.
Не обращая внимания на дивно молчаливую тишину, я запрокинул голову, определяя стену затылком. Недолго медля, Корнелия, как мученик-аскет, посыпающий голову свежим пеплом угасшей жизни, грузно легла в ногах кровати. Она обхватила массивной черной лапой одну из железных колонн, без отвращения улегшись на всю эту гадость.
Город Ангелов? – в мыслях, но отчетливо произнес я.
Однако голос в моей голове молчал, отвечая только размеренным дыханием