Тетради 2015 года. Александр Петрушкин

      ножницы в гофрированном листе выдоха

      режут карту, топографа, на двоих

      Предположим, что эта вода

      станет мокрой и жуткой,

      как рождённый ребёнок,

      который не хочет из тьмы

      выходить в этот чёрный

      столетний людской промежуток,

      что возлёг словно ангел

      среди всей своей пустоты.

      Предположим, что эта вода

      бегуном быть устанет

      и, почти испарясь,

      слепоту, как Гомер, изберёт,

      в акушера воткнётся

      размытыми оземь локтями

      и сама по себе за собой

      из себя, будто глас, истечёт.

      И там станет солёною глиной,

      холодной Россией,

      и цветением полых садов,

      что напомнят ей рай

      и настанет цветение яблонь

      и, что не просила

      её тминная плоть,

      заполнявшая небо по край.

      Орфей в котором женщина, в которой

      растёт он сном и, протекая внутрь

      четвёртой мглой, сочится через поры,

      чтобы её над светом развернуть.

      Спускаясь в женщину, он чувствует её

      смолу, что обжигает каплю кожи,

      которую он ей преподаёт,

      чтобы она вернула ему позже

      вот эту ночь морскую, как звезда

      и восьмеричную, как все пути обратно.

      Ты понимаешь это? – если да, тогда

      не двигайся, смотри – здесь всё не ладно:

      здесь женщина, в которой спит Орфей,

      не возвращается, поскольку не уходит,

      но вышивает лишь мужчину на себе,