Летом перед грозой. Дмитрий Лекух
тогда в тамбур покурю…
… В тамбур я зашел как раз, когда поезд тронулся, и за окном поплыли залитые солнцем и еще мокрые от дождя скучные домики Петрозаводска.
Где-то еще совсем недалеко, на границе зрения, тяжелые низкие тучи, кстати, так и продолжали прижимать крупными мохнатыми лапами дома и деревья, роняли дождь на асфальт и гладь Онежского озера.
Странный город, кстати.
Весьма.
Я его по молодости вообще очень любил, мотался сюда, иногда без всякой цели и без царя в голове.
Онега.
Кижи.
Помню, как ярко сверкал яростной грозной синевой Онего и как тревожно и стремительно летели облака над церковью Преображения Господня, когда я стремительно, одним днем и одной белой ночью, но очень и сильно, и взаимно, влюбился в эту безумную молоденькую художницу из Питера.
Как ее, кстати, звали?
Таня?
Яна?!
Да, какая, в принципе, разница: больше-то, после той матовой белой ночи, когда небо было молочно-белым, как больничный кафель или эмаль, и по нему все так же стремительно плыли странные, розово-фиолетовые, подсвеченные недалеко за горизонт закатившимся солнцем облака, – все равно так ни разу и не увиделись.
Мне и самому тогда, вообще-то, только-только двадцать один исполнился.
Плевать…
… Когда я вернулся в купе, Славка баюкал руку и что-то обиженно шипел в сторону, а Глеб рылся в своем аккуратном дорожном несессере и что-то там такое, видимо, очень и очень важное искал.
На столе стыли три кружки чая.
Так, думаю.
– Что случилось-то, комбатанты? – интересуюсь.
Славян морщится и демонстративно вздыхает:
– Да ерунда, Валерьяныч, – отворачивается. – Чай пока от проводницы нес, две кружки в левую руку взял, а одну в правую. Ну, неудачно перехватил, левую обжег, короче, пока до купе добежал.
Оцениваю обстановку.
– Ну, ты и муда-а-ак, – выдыхаю почти восхищенно. – А поставить эти чашки куда-нибудь нельзя было?! Чтобы перехватить поудобнее?! Да хоть на пол! Или просто вышвырнуть их на хер, зачем руку-то жечь?!
Славка даже морщиться перестал:
– Как это «вышвырнуть»?! – делает круглые глаза. – Я же их вам нес! У нас дед был один, в Саратове, в детстве, шахматист. Так он всегда говорил: взялся – ходи. Начал – доводи до конца. «Вышвырни». Ну, ни хрена же себе.
Я только рукой и махнул.
Это – мои друзья.
Идиоты.
И ведь и не переделать уже.
Нда.
.Глебушка тем временем из несессера тюбик какой-то мази вынул.
– Во, – говорит. – Это точно поможет. Намажь, бинтовать не обязательно. И даже вредно. А по жизни если, так я тут с Валерьяном согласен, прямо-таки абсолютно. Мудак и есть. За это, наверное, и любим. Но ты, Славкин, этим не обольщайся, все равно рано или поздно и нас заипешь этой своей придурковатостью. Ладно. Ты пока мажь. Я за тебя твои обязанности в этот раз, так и быть, исполню и нам с Валеркой налью…
– А мне, – возмущается Славка, аккуратно втирая бесцветную пахучую мазь, – или тут что, раненым не наливают?!
Мы с Глебой – только хмыкаем