Дорога надежды. Анн Голон
она испытывала невольные краткие мгновения надежды, когда видела, с какой силой, жадностью и храбростью они припадают к ее груди. Затем их силы стали убывать.
Тишина, воцарившаяся теперь в колыбельке, наполняла ее сердце страхом еще более мучительным, чем их первые крики.
Принося их ей на кормление, люди отводили взгляд. И она понимала, что сон, внезапно нападавший на них у ее груди после небольшого усилия, был сном не сытости, а слабости. Они засыпали и почти уже оставляли ее, покидали этот мир, удалялись…
Заговорили о том, чтобы подыскать им другую кормилицу. Но кто в этом городе согласится выпаивать детей католиков? К тому же проблема заключалась даже не в этом. У их матери было молоко. Много молока. Больше, чем требовалось для их силенок. Высказали мысль, что можно кормить их из рожка молоком ослицы, но в это время года его не было.
Остановились на овечьем молоке. Но они срыгнули то, что их заставили проглотить, а затем отказались принимать его, и молоко текло у них по губам.
Анжелика до сих пор не знала, какого пола ее дети, и даже не подумала о том, чтобы задать вопрос. Она отчетливо слышала раздававшиеся вокруг счастливые, довольные возгласы: «Королевский выбор! Королевский выбор!», означавшие, что у нее родились мальчик и девочка. Но все это не вполне достигало ее сознания, да и мало ее волновало. Для нее они были двумя маленькими тельцами, двумя живыми существами из плоти и крови, нисходящими к могиле. Ей подносили их, как два белых кокона. Она хотела бы, чтобы их распеленали, и потребовала этого. Она хотела взять их на руки, прижать к себе, голеньких, такими, какими они были, когда она их носила.
Энергия, связывавшая их троих, пронизывала их подобно божественному сиянию. Однако свет затухал. Анжелика чувствовала, как он бледнел над ней, лишая ее силы. К исходу второго дня ей пришлось пережить мгновение, когда она поняла, что мальчик умрет.
Это случилось вечером. Только-только зажгли свечи в прекрасных позолоченных подсвечниках, а за окном при закате дня бесстрастно разворачивалось великолепное действо. Поначалу, окрашенные бледным золотом, бесконечно длились сумерки, затем на море опустилась фиолетовая ночь.
Анжелика сидела в своей непонятно как появившейся постели, вне времени и пространства.
Она держала перед собой голенького младенца в выемке покрывала, поместив его в образовавшуюся между поднятыми коленями ложбинку, глядя на него, следя за угасанием жизни на неопределенных, как бы стершихся чертах его личика, заострившегося, ставшего восковым. У него была маленькая круглая лысая головка цвета слоновой кости.
Темнота, приносящая с собой ритмичный шум прибоя и призывные крики тюленей, проникала теперь сквозь окно, которое пришлось оставить открытым, чтобы не задохнуться от духоты.
Когда взойдет луна, тюлени, приветствуя ее появление, залают еще громче. Но в час, когда светило прочертит на горизонте линию стального цвета, ребенок уже умрет.
У него еще не было имени. Может быть, ему суждено было