Солдаты поневоле. Эльзасцы и Вторая мировая война. Бернар Клерляйн
их кормить (их было около десятка) и поить водой, которую мы должны были добывать на остановках по маршруту следования поезда.
Мы не знали, куда нас везут, но я видел два вокзала – Брно и Лов,[23] и поэтому я понял, что мы едем в Россию. Наконец 7 февраля 1943 года мы прибыли в Минск, в южной России, на Mittelabschnitt (центральный участок фронта).
В Минске на сортировочной станции я встретил солдата с повязкой цветов французского флага на рукаве. Он шел позади нашего вагона, увязая в глубоком двадцатисантиметровом снегу. Увидев его повязку, я очень удивился, окликнул его и спросил, что он здесь делает, но он мне не ответил и ушел, низко опустив голову и не сказав мне ни слова. Должно быть, ему было холодно и вряд ли все это сильно ему нравилось. Потом мне объяснили, что, скорее всего, это был солдат из трехцветного легиона, то есть французский доброволец, сражающийся на немецкой стороне. Когда он туда поступал, наверняка он не мог предположить, что в России будет так тяжело. И, конечно, никак не мог понять, почему немецкий солдат говорит по-французски…
Наш поезд опять пустился в путь и остановился только на вокзале в Орше. Солдатские вещмешки погрузили в грузовики, мы должны были идти по снегу пятнадцать километров до деревни. Когда я увидел эту деревню, я подумал, что меня перенесли в галльские времена. Все дома были крыты соломой, а жители были бедны, как Лазарь. Русский малыш, примерно четырех лет, топал по снегу совсем безо всякой одежды. Эта обстановка мне совсем не понравилась. Немецкий унтер не хотел, чтобы мы останавливались, он боялся русских партизан. Я был все время в последних рядах и думал, как бы сбежать. Когда мы прибыли в деревню, где должны были расположиться, пришел лейтенант и произнес речь. Итак, мы – в составе 138-го полка альпийских стрелков. Во время этой речи я сидел на своем мешке и пил шнапс, который привез с собой из Эльзаса. Лейтенант сказал: «Привет, горные стрелки, вы знаете, что здесь есть партизаны, в случае нападения защищайтесь так же, как ваши товарищи, которые отправили англичан обратно в море в Нарвике, в Норвегии».[24] Но тех, кто в 1940 году воевал в Нарвике, в полку осталось мало, только несколько старых солдат.
Нас поселили в доме, и вечером я решил нанести русским дружеский визит. По соседству жил старик лет семидесяти. Я вошел в дом и бросил в угол свой карабин, показывая старику, что он не должен меня бояться. В патронной сумке у меня были сигареты, он понял, что я ему не враг. Русский дал мне штук двадцать картофелин размером с небольшой шарик. Он был очень беден, а его лошадь была просто ходячий скелет. Я вернулся в свою спальню, мы сварили эту картошку и съели ее с щепоткой соли. Даже очистки, и те пошли в дело…
Я пошел в штаб поговорить с унтером. Он печатал на пишущей машинке, а лампой ему служили две свечки, прилепленные к столу по обеим сторонам машинки. Электричества, конечно, не было. Он спросил меня:
«Ну, что нового?» Я ответил ему вопросом: «Я хотел бы знать, когда я смогу получить отпуск?» Он сказал просто: «Сначала – те, кто был в Нарвике». Вопрос был закрыт.
В оригинальном тексте –
Битва при Нарвике (апрель – июнь 1940 года) – сражение между войсками Англии, Франции, Польши и Норвегии с одной стороны и силами немецкой армии и флота – с другой. В результате тяжелых боев союзники были вынуждены оставить Нарвик, и норвежские войска капитулировали.