Крест поэта. Валентин Сорокин
и тогда, когда он возмутился:
Приемлю все,
Как есть, все принимаю.
Готов идти по выбитым следам,
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
И – предчувствие: русских, русскую территорию, Россию, как шкуру неубитого медведя, разделили-таки. Катастрофа ослабила и уменьшила нас. Поэт предупреждал… Мы – в оккупации телерадио, прессы, ОМОНа, под пятой коррумпированных генералов, изменивших нам и Родине.
Но и тогда,
Когда на всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Полнейшая свобода выражения чувств – правда поэта. Здесь поэт – высший судия! Потеряв СССР, мы виновато к России повернулись. К нему, к поэту…
А кто ты? Ты, замахнувшийся на стихи, исчерканные кровью сердца, ты, оскорбивший его родных и друзей, молчаливо пронесших любовь к Есенину, мучимых сплетнями и злобой врагов-завистников, кто ты, взявший у них, наверное, отобравший интервью или воспоминание, которое записал дрожа, чтобы не отказали – на коленях, бездарным языком?
Кто ты? Исайка?.. Или сам Бухарин?.. Кудрявый ты, гололобый ты, черный ты или рыжий, – все равно ты не Есенин, нет, не Есенин. Так не заслоняй же его, не торчи впереди его, отстань, отойди, ты так будешь выглядеть скромнее, человечнее и нужнее! Не политикань. Не диссидентствуй.
Посмотри вокруг, сколько еще ныне полонено поэтов муками поэтов, бессонницами совести и памяти! Помоги им. Ты ведь – не создатель, помоги… Или ты думаешь, раз тебе хорошо – значит, всем хорошо?
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Ты бы, поди, побоялся профкома или побоялся того, что тебя обсудит за «двойственность натуры» твой коллектив, или твой благополучный и такой же, как ты, потный и округлый сосед-депутат… А поэт говорит-то кому эту трагедию? Матери.
Что ты можешь сказать о женщине, о тоске по золотому часу любви? Лирику ты подменяешь пафосом, пафос – лозунгом. А ведь – у Есенина-то:
Я сюда приехал не от скуки —
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
Она, она, «стройная девушка», зов и надежда, стремление поэта к чистому родниковому уюту семьи:
Я давно ищу в судьбе покоя,
И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою веселую страну,
Заглуши