Венеция не в Италии. Иван Кальберак
не знал ничего, кроме фамилии, то несколько растерялся и предпочел сменить тему.
– А твой папа?
– Он редко бывает дома, все время работает, очень много путешествует. Он дирижер. Сейчас вот заставляет меня играть на скрипке, – сказала она, показывая на инструмент, лежащий на пюпитре, и стопку нот.
– О, ты сыграешь мне? Пожалуйста!
– Ни за что!
Я почувствовал, что настаивать абсолютно бесполезно, хоть я и знаю, что женщинам нравится настойчивость, – но не всегда и не во всем.
– Ты музыкант? – спросила она.
Как же мне хотелось ответить «да», схватить скрипку и сыграть мелодию, от которой бы у нее на глазах выступили слезы, а потом она бросилась бы мне на шею, мы сплелись бы в объятии, потом – украденный поцелуй (мама – в соседней комнате), и я ушел бы по-королевски. Но получилось не совсем так. Я подумал: если у нее отец дирижер, задурить ей голову не удастся. И ответил «нет». Само собой, это было поражение.
– Жаль, – сказала она.
– Да.
– Всегда жаль, что ты не музыкант, кажется, это сказал Марсель Эме.
– Мне бы хотелось научиться играть на пианино, – признался я наконец.
– А что, твои родители против? – удивилась она. – Нет, не против, может, на будущий год начну. – Как ей объяснить, что пианино не поместится в трейлере?
– Чем раньше начнешь, тем лучше.
– Да, я знаю. – Наверно, у меня сделался очень несчастный вид, потому что она стала меня утешать:
– Не расстраивайся, это еще не конец света, если для твоих родителей музыка – не главное! Ты ведь, наверно, не родился в семье музыкантов.
Разве что свистунов, из которых самый главный – мой отец. Нет, шучу, конечно, так я ей не ответил. Однако признаваться, что мой отец – торговый агент, я тоже не стал – это было бы все равно, что на полной скорости врезаться в стену. Поэтому я решил перейти к высокому.
– Ницше сказал, что без музыки жизнь была бы ошибкой, а мой папа говорит, что и с музыкой жизнь – это ошибка, и вдобавок в ней полно фальшивых нот.
Полин звонко расхохоталась.
– Он абсолютно прав, – заключила она.
Да, афоризмы у моего предка бывают иногда сногсшибательные.
Атмосфера сразу же разрядилась. Я воспользовался этим, чтобы попросить ее все же сыграть мне что-нибудь, ну хотя бы несколько нот. Она встала, взяла скрипку, зажала ее между подбородком и плечом, взяла смычок и начала играть. Полились чистые, безупречные, чарующие звуки: она заиграла мелодию Баха, или Моцарта, или Бетховена, в общем, что-то очень известное, а значит, кого-то из этих троих, – и на мир вдруг снизошла поэзия. Во всяком случае, на музыкальный зал в доме Полин. По сути, не так уж много нужно для того, чтобы человеческая жизнь стала сносной. Она остановилась на середине пьесы, взглянула на меня с обворожительной (а быть может, обвораживающей – кто разберет!) улыбкой и сказала только:
– Ну, вот тебе несколько нот.
– Еще!
Но она уже отложила