Три версии нас. Лора Барнетт
чувствует комок в горле. Одного упоминания того места достаточно, чтобы на сердце у него стало тяжело.
– Я приеду домой через две недели, мама. Семестр скоро закончится. Ты разве не помнишь?
– Да, конечно.
Мать кивает, поджав губы. После обеда она вновь их накрасила – красным, очевидно, в тон цветам на шляпке, хотя он совершенно не подходит к шарфу – но получилось неудачно, помада размазалась.
– Мой сын – юрист. Очень, очень умный юрист. Ты совсем не похож на своего отца. Даже не представляешь, дорогой, какое я от этого испытываю облегчение.
На сердце у него все тяжелее. Внезапно Джиму остро хочется закричать – чтобы мать узнала, как ему здесь невыносимо, как он не хочет тут оставаться. Спросить ее: почему она настояла на Кембридже вместо художественной школы, понимая, что рисование – единственная вещь в мире, способная сделать его счастливым. Но он не кричит, а спокойно отвечает:
– Собственно говоря, мама, я раздумывал над тем, чтобы не возвращаться сюда на следующий год…
Вивиан закрывает лицо руками, и Джим знает, что она плачет.
– Не надо, Джим. Пожалуйста. Я этого не перенесу.
Он замолкает.
Джим живет в Мемориальном корпусе, названном так в честь выпускников Кембриджа, погибших в Первую мировую, и отводит мать туда – умыться и опять накрасить губы. От прежней бодрости не осталось и следа, Вивиан движется будто по инерции, и Джиму очень хочется помочь ей – но мать погружается в привычное состояние беспомощной подавленности, и он знает, что она его не услышит.
На этот раз ему удается настоять на том, чтобы они взяли такси. На вокзале он провожает Вивиан в купе пятичасового поезда, выходит на перрон и стоит у окна, размышляя, не надо ли поехать вместе с матерью к тетке и убедиться, что она добралась благополучно. В прошлом году, будучи в похожем состоянии, Вивиан заснула в пустом купе сразу после Поттерс-Бар, и дежурный обнаружил ее, уже когда все вышли и поезд стоял на запасном пути в Финсбери-парк.
Но он не едет. Торчит на перроне и напрасно машет рукой – мать не реагирует, сидит с закрытыми глазами, откинувшись на салфетку, покрывающую изголовье сиденья, – до тех пор, пока поезд не скрывается вдали, и теперь уже Джиму ничего не остается, кроме как забрать велосипед и отправиться обратно в город.
Версия третья
Кафедральный собор
Кембридж и Эли, декабрь 1958
В последнюю субботу семестра они просыпаются рано утром в комнате Джима, пробираются незамеченными через дыру в изгороди и отправляются на автобусе в Эли.
Прозрачное солнце висит низко, будто опирается на горизонт, и едва освещает окрестные болотистые низины. Ветер сегодня восточный. В городе он дует уже несколько недель, заставляя прохожих, у которых изо рта на морозном воздухе валит пар, плотнее завязывать шарфы. Но здесь нет зданий, способных остановить его разгул, вокруг только акры замерзшей грязи и низкие кривые деревья.
– Когда ты будешь