Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля. Владимир Лузгин
отмытым дождями позвонкам и суставам,
Чьи владельцы ковали Советский Союз.
«Гуси-лебеди! Чайки-вороны…»
Гуси-лебеди! Чайки-вороны,
Ну и прочие, кто не прочь,
Если слух прошёл во все стороны,
Как товарищу не помочь.
Солнца луч ещё искрой острою,
Малым пятнышком зыркнул чуть,
Сторожей ночных стая пёстрая
Так и бросилась мне на грудь
Я лежал во мху и помалкивал,
Без сомнения, что добьют,
Коли коршунов клёст расталкивал,
Да и горлицы тут как тут.
Солнца луч ещё даже венчиком
Не сумел в траве рассиять,
По делам своим к малым птенчикам
Разлетелась пернатая рать.
Гуси-лебеди! Чайки-вороны,
Ну и прочие, кто не прочь,
Если слух прошёл во все стороны,
Как товарищу не помочь.
Д
«Да, волк-одиночка. Пустынник и странник…»
Да, волк-одиночка. Пустынник и странник,
Годами и ветром по миру гоним.
Но если я чем-нибудь стрелян и ранен,
То только лишь взглядом небрежным твоим.
Да, волк-одиночка. Схизматик и схимник,
Не вынесший клятв и зароков пустых.
Но если не холоден мне снежный зимник,
То только от прошлых объятий твоих.
Да, волк-одиночка. Чарун и чудесник,
Уставший и грустный седой соловей.
Но если даны мне от господа песни,
То только во славу улыбки твоей.
Да, волк-одиночка. Банкрот и растратчик,
Напрасно мечтавший о дне золотом.
Но если умру, незаметно и кратче,
То только, чтоб ты не узнала о том.
«Дабы друг не дрогнул пред бедой…»
Дабы друг не дрогнул пред бедой,
Дабы гордо ржал и бил копытом,
Напои колодезной водой
Скакуна каурого досыта.
Не жалей ядрёного овса
И пшеницы золотой отборной,
Чтоб горели чёрные глаза,
Словно угли дьявольского горна.
Хлеб нарежь и круто посоли,
Намешав на витаминах с йодом,
Дай из рук, погладь и похвали
Стать его, походку и породу.
Бархатом протри луку седла,
Затяни пурпурную подпругу
И надень стальные удила
Своему единственному другу.
«Давно у милой я в долгу…»
Давно у милой я в долгу
И с каждым часом всё сильнее,
Да и, наверно, не смогу
Всецело расплатиться с нею.
За губы, что, как плод в раю,
Доныне пахнущие мёдом,
Волнуют плоть и кровь мою,
Желая или мимоходом.
За эти карие глаза,
Отведшие невзгоды мимо,
Когда житейская гроза
Казалась непреодолимой.
За руки, чем душа моя
Из бездны выхвачена смело,
И, чтоб в себя вернулся я,
Согрето зябнувшее тело.
За