Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце. Валерия Анненкова
графа Усурова.
Анна и Александр Леонидович остались стоять рядом и с явным смелым интересом смотреть друг на друга. Лагардов тщетно пытался понять, почему же его так сильно привлекала девушка, что именно в ней околдовывало его. Увы, он не мог объяснить это, его непреодолимо тянуло к младшей дочери графа. Мужчина продолжал изучать черты её лица. Идеальные! Такими они казались ему.
– Мне вас очень не хватало…
Её голос, ставший со временем нежнее, отрезвил Александра Леонидовича. Он начал вдумываться в смысл каждого слова из произнесенной ею фразы. Он не мог поверить, что именно ей, именно его не хватало. Кто бы мог подумать, что одна такая фраза была способна породить в его разуме массу догадок и предположений насчёт причины сего признания. Лагардов желал, чтобы Анна сказала это не из вежливости, а из явного чувства к нему.
– Мне тоже, мадемуазель, вас очень… очень не хватало. – Он не заметил, как его взгляд пал на тихо вздымающуюся грудь девушки.
– Надеюсь, мы сможем ещё встретиться и поговорить наедине? – она ласково коснулась его руки, нервно сжимавшей перчатки.
– Да… Разумеется. – Он не сводил с неё глаз. В какой-то момент Лагардов заметил, что пауза затянулась. – Скажите, мадемуазель, как давно вы вернулись в Санкт-Петербург?
– Сравнительно недавно, недели две назад. В ноябре мне пришло письмо от отца с просьбой вернуться в Россию. И вот я здесь. – Анна говорила с лёгким французским акцентом, чуть ли не мурлыча «р».
Что-то в этом отпечатке Франции завораживало мужчину. Правда, одновременно с этим он испытывал и некую досаду, будучи вынужденным признать, что от прежней рыжей девчонки, некогда бегающей по саду и ловящей бабочек, не осталось и следа. Но с другой стороны, именно в этой роковой французской бестии он видел нечто прекрасное, то, что должно было принадлежать только ему.
– Стало быть, вас известили заранее о тяжёлой болезни вашей бабушки… – Александр Леонидович пытался говорить с ней на отвлеченные темы, не желая искушать своё воображение.
– Да, увы, я застала её живой… То есть, я хочу сказать, что лучше бы не видела её смерти… Ох, что же я говорю! Прошу, не слушайте меня, дорогой мой…
Девушка растерянно пыталась объяснить Лагардову, что боялась видеть смерть близкого человека. Она не могла подобрать слов – то и дело, опуская глаза в пол, прикрывала замечательный ротик, произнося, по её же мнению, полный бред. Мужчина же прекрасно понимал робость юной особы, поэтому в следующее мгновение приблизился к ней почти вплотную и легонько приобнял. Анна опустила голову ему на грудь, как сделала шесть лет назад, желая поскорее успокоиться. Разницей было лишь то, что теперь подобные объятия не смотрелись так целомудренно, как прежде, теперь они отражали каплю того безумного разврата, окутавшего мысли статского советника.
– Все хорошо, – шептал ей на ухо Лагардов, обнимая и прижимая к себе, – успокойся, все пройдёт…
Осознавал ли