Железные паруса. Михаил Белозеров
скосился на дома. Теперь они вроде бы даже наклонились вперед и висели над лесом.
– Может, ты меня сонного зарезать хочешь? – спросил Он, понимая, что давно пора спрятаться в лес.
Вдалеке напоследок еще раз булькнуло, и в небе завертелась звездочка с четырьмя хвостиками по краям.
– Пойдем, – попросил старик. – Без тебя мне никак не пройти.
– Куда? – спросил Он. – Ведь врешь все?
Дома теперь занимали полнеба.
– Ничего ты не понимаешь, – остановился старик. – Я, быть может, тебя все это время только и ждал. Ошибся малость, с кем не бывает… Только ты не уходи, не уходи. Я тебе такое покажу… и научу, как с «ними» общаться, и кое-что объясню, до чего дошел, а главное у меня энергия против них есть… чтоб им пусто, чтоб они скисли, и говорить мне много здесь нельзя, хотя, конечно, они почти замороженные… – Он вовсе перешел на скороговорку шепотом: – Но все равно слышат и посылают против меня всякую звероподобность, хотя сами мне имечко и дали… а чтобы в полном обличье – не-е-е… я думаю из-за потери уравновешивающих… но это может просто вписываться в вариацию… а потом колеблется в другую сторону… к весне, например… может, я до весны не доживу… кто знает, может, никто не доживет…
– Кому ж здесь доживать, – согласился Он, не особенно задумываясь над словами.
Их снова окружала вселенская тишина.
– Да никого здесь нет лет двадцать. Вначале еще водились нелегалы, но такие дикие, что слов нет – ни на что не годные, ничего не боящиеся, самый лучший материал для «них», потому что пьющие много. А весной и летом сами явятся. Вот увидишь, ей богу, вот те крест, – начнут из стен проявляться, или, например, – из любого камня. Раз – и вот они, пожалуйста, явились не запылились. Боже упаси!
Все плачутся, все грозятся, всем кажется, что они самые что ни на есть бедные, юродивые, думал Он, тянут на себя одеяло, возвеличивают до небес, возводят пьедесталы, пьют и едят на злате-серебре, и что-то воображают, надуваясь от важности, а ведь ошибаются… не может весь мир быть привязанным к одному колесу…
– Чего же ты здесь сидишь? – спросил Он.
– Дела прозаические, – сказал важно старик. – Наука!
Он сплюнул и выругался в глубине души.
– Какая наука? – переспросил, испытывая страшную тоску, которая только и спасала всю жизнь.
Дома совсем накрыли их.
– Изменение пространственно-временного континуума неизбежно несет в себе схлопывание в точку. Главное, чтобы она была свернута как можно туже, если говорить обыденным языком… – выложил старик одним махом. – Ну как согласен?
Ничего Он не понял, абсолютно. Но то, что взгляд у старика стал не наглым, а тоскливым, как у голодного пса, понял.
– У меня и «Наполеон» есть настоящий, – добавил старик и заглянул ему в глаза пытливо, – и еще всякая ерунда, а консервами вся кладовка забита… нужен ты мне, нужен, кому я все это передам? А?
– Чего ж ты побежал? – спросил Он еще раз.
– Так кто ж его знает…
И Он подумал, что Теоретик врет, но врет неопасно, как бы по-домашнему для успокоения совести,