Железные паруса. Михаил Белозеров
«они» стали более явны в свои закономерностях, а я не улавливаю и не догадываюсь, и старик прав?
– Это ведь они меня назвали Падамелоном… – признался старик еще раз, – все, что осталось после человечества…
– Что осталось? – спросил Он удивленно.
– Мысли, конечно…
Прав-не прав, а теперь мне придется бороться и с ним, подумал Он, и со всем тем, что кроется и стоит за его словами, даже если старик ничего не придумал, все равно это для «них» как манна небесная, как дармовщина, да еще и на халяву.
– Вот имечко. Во сне не придумаешь. Приходят и зовут: «Падамелон… Падамелон…» Иногда стены трясут, а выйти боязно…
Они пересекли двор.
Он все время что-то пытался переспросить у Теоретика…
– … попробуй высунись! Я уж и метлой грозил. Иных ткнешь – и дух вон… иных….
… и все время забывал.
– … а от некоторых возгорает, от тех, кто похож на сухие пеньки…
Под ногами лопалось стекло. Лед в щелях распирал асфальт.
… что-то очень важное, как забытая строфа, как тайное имя…
Голова у него была словно напичкана ватой.
– … но сегодня не придут, сегодня ни один прибор не дотягивает – распыление большое, как при выветривании…
– Что ж так?.. – спросил Он, вконец отчаявшись.
– Кабы я знал… – посетовал старик удрученно, и выдохнул винные пары.
И Он понял, что ему снова не дают додумать какую-то важную мысль.
– Спеленало… – Догадался вслух. В который раз – привычно, обыденно, как дышать, как есть…
– По боку нас, по боку… – закивал старик.
– Не логично, – сказал Он, все еще думая о своем, – не ло-гич-но!
И старик радостно полез за заветной бутылкой – ничего не понимающий, убогий, грязный, последний из умников, если верить бреду, вообразивший, что что-то может, завязший по макушку (впрочем, мы все завязли), не понимающий, что, быть может, с ним ведут игры, тешат самолюбие, чтобы он только оставался человеком, а не скатывался до животного состояния. Цель оправдывает средства, – а вдруг что-то выйдет? А не выйдет – и так уж наворочено – дальше некуда, надергано и посажено в спешке и бестолковости.
– Есть же где-то кончик? – спросил Он, больше обращаясь к себе, чем к Теоретику, и оставляя попытку покопаться дольше, – за который надо ухватить. Есть!?
Было привычно одиноко, – туповатое состояние, от которого тебе нельзя откреститься; было-стало, кто разберет, залогом теперь уже чужих мыслей, чужого будущего и вообще уже не твоей жизни, а «некого», кто «хозяин», словно это для него любимая игра, – чтобы только поразвлечься, а не для умного, стоящего собеседника, которой будет являться раз за разом, чтобы только докопаться до истины и в конечном итоге оставить дураком. Ведь этого же никому не хочется.
– Должно быть, – радостно крякнул Теоретик-Падамелон после глотка. – Я тебе об этом давно твержу.
– Вот мы за него и потянем, – произнес Он мысли вслух, не очень веря самому себе. Почему-то ему так хотелось – верить,