Канцоньере. Франческо Петрарка
вас заносит!
Да она кольчугу носит:
Не пробиться к ней туда,
И не взглянет к нам сюда:
Что стихи ей –
Пред стихией
Беспредельного стыда?
Ей, усталый, молвлю кротко:
– Вам нужна не речь, а плетка!
Что я? Где я? Что за речь?
Вижу: перебрал я все же, –
Семь планет, великий Боже,
Не смогли предостеречь!
Не планидам нас обречь
На мученья,
Огорченья:
Плоть – вот подлинная печь.
Душу делают болезной
– Милый вид и взгляд любезный!
Все, чем славен Божий свет, –
Дело Божьих рук и чудо.
Что ж мне в свете этом худо
И во вне исхода нет?!
Все ищу напасть на след
Той напасти,
В чьей я власти,
Хоть не в ней источник бед,
Ибо нет в ней зла, по чести…
– В сердце зло – с кукушкой вместе!
LXXI. Perché la vita è breve
Ибо бег жизни короток,
Трепетен ум пред задачей высокой, –
Жизни ль вверяться, уму – я не стану.
Боже, моей темноокой
Внятным огонь сотвори мой некроток:
Только о нем возглашать не устану, –
В ясных очах ее строчкой предстану –
Бедной, простою извилиной слога,
Вызванной к жизни желаньем великим.
Будь от рождения диким,
Всякий бы стал благородней немного,
Славя предмет необычный, –
Им же открыта к вершинам дорога, –
Там, в вышине, и скажу о мистичной
Страсти, когда-то считавшейся личной.
Не потому, чтоб не смыслил,
Сколь похвалы мои вам в умаленье, –
Но не могу противляться порыву,
Выросшему во мгновенье
Встречи, когда ум мой вас не расчислил.
Впрочем, и речь, и дыхание к срыву
Станут близки, только дашься ты диву.
Диво же вы, что ж другим мои пени?
В ваших лучах вешним снегом истаю.
Милый ваш гнев навлекаю
И становлюсь вдруг ничтожнее тени, –
Каб не во мне эта робость –
Что предпринять мне? Вам рухнуть в колени?
Счастлив лететь в ваши очи, как в пропасть.
Смерть мне без них, ну а в них мне – добро пасть!
Так не затем не кончаюсь,
Хрупкая штука, в огне настоящем,
Что обладаю какой-либо властью, –
Страхом томлюсь, леденящим
Жилы мои, стерегусь; ужасаюсь
Сердцем моим, переполненным страстью.
Вы, что ваш слух преклонили несчастью, –
Холмы и долы, дубравы и воды, –
Вспомните, сколько, в жестокой печали
Гибель уста призывали!
Нудна оседлость и тщетны исходы!
Если б не жуть преступленья,
Я б как-нибудь приобщился методы,
Вмиг изводящей из бездны томленья,
Впрочем, не вырвав слезы сожаленья!
Боль, до чего довела ты:
Сбила с пути, повелела заплакать, –
Ин, побреду уж дорогой веселья!
Экая мне одинакоть:
Глаз