Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить (сборник). Джеймс Артур Болдуин
ты что, постоянно рядом? И не можешь пойти и выпить в одиночку? Или побродить по улицам, подумать? Говорят, американцы много размышляют. А когда ты думаешь или выпиваешь, можно тебе засмотреться на другую девушку, проходящую мимо? Или поднять глаза к небу и почувствовать, как бьется в твоих жилах кровь? Или все кончится, как только приедет Гелла? И тогда – ни выпить одному, ни посмотреть на других девушек, ни глаз поднять к небу? Так? Ответь мне.
– Я уже говорил тебе – мы не женаты. Видно, сегодня ты не способен меня понять.
– И все же ответь – когда Гелла здесь, ты встречаешься с другими людьми без нее?
– Конечно.
– И она заставляет тебя рассказывать, чем ты занимался, пока ее не было рядом?
Я вздохнул. Давно утратив контроль над беседой, я хотел только одного – поскорей ее закончить. И потому выпил коньяк разом, отчего обжег горло.
– Конечно, нет.
– Хорошо. Ты обаятельный, красивый и воспитанный молодой человек – не импотент, поэтому я вообще не понимаю, на что ей жаловаться и по какому поводу тебе волноваться. Устроить, mon cher, la vie pratique[76] очень просто – надо только постараться. – Джованни задумался. – Бывает, конечно, что жизнь идет кувырком, не спорю. Тогда нужно устроить все иначе. Но делать из этого английскую мелодраму – увольте. Тогда существование станет просто невыносимым. – Он налил себе коньяку и довольно улыбнулся, словно решил все мои проблемы. Улыбка была такой простодушной, что я не удержался и улыбнулся ему в ответ. Джованни нравилось думать, что он, в отличие от меня, поднаторел в жизни и теперь может учить меня уму-разуму. Для него это было важно: ведь в глубине души он подсознательно сознавал, что я – в глубине уже своей души – пытаюсь в меру сил ему сопротивляться.
Постепенно мы успокаивались, замолкали и наконец ложились спать. Днем просыпались часа в три-четыре, когда тусклые солнечные лучи ощупывали углы нашей странной захламленной комнаты. Вставали, умывались, брились, подталкивали друг друга, отпуская шуточки, и злились от неосознанного желания поскорее выбраться из этой комнаты. Затем торопливо выбегали на парижские улицы, где-нибудь по-быстрому перекусывали и расставались у входа в бар Гийома.
Оставшись один, я облегченно вздыхал, шел в кино, или просто бродил по городу, или возвращался домой и читал, или читал, сидя в парке или в кафе на веранде, болтал с посетителями или писал письма. Писал Гелле, умалчивая обо всем, или отцу, выпрашивая деньги. Но что бы я ни делал, во мне глубоко затаился другой «я», который холодел от ужаса, задумываясь о своей жизни.
Разбудив во мне желание, Джованни вызвал к жизни и прежние сомнения. Я осознал это однажды, когда провожал его на работу по бульвару Монпарнас. Мы купили килограмм вишен и ели ягоды по дороге. В тот день мы оба были жизнерадостны и по-детски беспечны и, должно быть, ужасно раздражали прохожих, видевших, как двое взрослых мужчин пытаются столкнуть друг друга с широкого тротуара и швыряются косточками, стараясь попасть в лицо. Я понимал, что такая ребячливость мне уже не по возрасту, но ощущение полного счастья
Дорогой мой, жизнь целесообразно (