Каменный Пояс. Книга 2. Наследники. Евгений Александрович Федоров
в священника.
– Не дано мне знать всех проезжих, – раздраженно отозвался он.
Заводчик встал и вплотную подошел к священнику. Положив на плечи ему руки, он резко сказал:
– Ты, поп, покорись! Против меня ни тебе, ни сельцу не устоять. Будет на озере завод!
– Так ты Демидов! – изумленно воскликнул поп. – Неужто тебе наши крохи понадобились?
– Ага, признал, кто я такой! – радостно вырвалось у Никиты. – Суди теперь сам, что тут будет!
Священник охнул, тяжело опустился на скамью. Склонив на грудь голову, он глухо, с великой горечью посетовал:
– Трудно будет нам теперь… Горько! Сам Демид пожаловал…
На землю легла лютая зима. К этой поре Демидов объехал башкирских тарханов и глухие улусы. Места лежали богатые, а народ пребывал в бедности: не виднелось на пастбищах конских табунов и овечьих отар. Жаловались башкиры:
– Зимой гололедь одолела, все табуны пали от бескормицы!
Никита весело хмыкал:
– То верно, собак по улусам больше, чем коней. По кобыленке на три башкирские семьи.
Заводчик обещал башкирам:
– Отдайте земли, кои у озер полегли, каждому старику будет ежегодно отпущено по красному кафтану, а молодцу по доброму коню. А в праздник вам, слышь-ко, будет выдано каждому мяса невпроворот. Ешь – не хочу! А ныне какие вы тут жители? Мясо-то у вас в коей поре бывает…
Приказчик Селезень неотлучно находился при хозяине. Он поддакивал Демидову.
– Что за жизнь: тут все рыба да рыба, – у нас будет и говядина!..
Два дня Демидов улещивал тархана: угощением и посулами уломал его. Купчую крепость с башкирами заводчик учинил по всей законности российской и обычаям кочевников. Времечко Никите Акинфиевичу выпало для этого удачное.
Башкиров согнали в понизь. Из-за гор рвался злой ветер. Выл буран, и башкиры зябли на стуже. Одежда на кочевниках надета – одна рвань, ветром насквозь пронизывало. Стоят башкиры и зубами стучат: скорее бы со схода уйти!
Демидов знал, чем допечь кочевников.
– Студено, баешь? – ухмылялся он, похлопывая меховыми рукавицами. – Душа вымерзнет так, а ты живей клади тамгу![4] да в кош бреди, пока жив.
В теплой собольей шубе, в оленьих унтах, заводчик неуклюже топтался среди народа и поторапливал:
– Живей, живей, чумазые! Ух, какой холод!
Башкиры клали тамгу и отходили…
Отмахнул Демидов за один присест большой кус: по купчей крепости не сведущие в делах башкиры уступили ему огромные пространства в шестьсот тысяч десятин за двести пятьдесят рублей ассигнациями. Отошли к цепкому заводчику богатые леса, многочисленные горные озера, изобильные рыбой и водоплавающей птицей.
– Вот и свершилось, как я желал! – не удержался и похвастал Никита приказчику, когда разбрелись башкиры.
– То еще не все, хозяин! – усомнился в простоте сделки Селезень. – Купчую эту надо в палате заверить, а как вдруг да жалоба!
– Ну ты, оборотень, не каркай! – рассердился Демидов. – Завидуешь, верно, моей
Тамга – рукоприкладный знак и тавро татар, башкир, а местами и русских.