Труды по россиеведению. Выпуск 2. Коллектив авторов
естественность стала залогом победы? Ленин был гениально естественен и тем самым на 100% соответствовал естественности русской революции. То есть внутренне он был подлинно песчинкой, каплей воды, абсолютно ничем не отличавшийся от миллионов других частиц, составивших страшное и мерзкое величие русской революции.
Сравните его с типичными актерами – Троцким, Дзержинским и др. Не случайно, что с естественной, т.е. с физической, смертью Николая заканчивается самодержавие. Не случайно, что с естественной, т.е. физической, смертью Ленина заканчивается история русской революции как органического движения народных масс. Именно после этого начинается революция сверху. При Ленине это движение, этот процесс несли большевиков вперед, и они были, если угодно, исполнителями народной воли. Их собственная политика, как правило, оканчивалась неудачей.
Сталин, сменивший Ленина, возродил в России управление сверху (против «самоуправления революции») и актерство. При Сталине политика в России окончательно превращается в политику первого актера. Он играет то в народного вождя, то в традиционного русского царя, то в какое-то земное полубожество. Были, конечно, у него и другие роли. Мавзолей, миллионные демонстрации, парады, открытые судебные процессы, массовый спорт и многое другое – все это театр. И везде он, Сталин, присутствует или лично, или в виде портретов-«икон», как бы освящая все это.
В чем же принципиальное отличие естественности Николая от естественности Ленина? Естественность Николая – это частный русский интеллигентный модерный человек, словно вышедший в жизнь со страниц русской литературы XIX – начала XX в. Причем заметим, практически все настоящие положительные герои русской литературы – слабые люди. Если они, конечно, мужчины (женщины – наоборот; положительная русская героиня – всегда сильный человек). Вот и Николай был слабый. (А, кстати, была ли осуществлена идея русской частной модерной женщины? – Была: Гиппиус, Ахматова, Цветаева и др.)
Естественность Ленина – это естественность народного примитива, естественность упрощенчества, насилия, т.е. естественность непросвещенной темной народной массы. Кающиеся дворяне изнывали от ощущения чуждости и оторванности от народа. Человек, сказавший об этих кающихся: «страшно далеки они от народа», своей жизненной практикой преодолел этот разрыв. Он слился с народом, стал им. Произошло это ценой (за счет) полного отхода от высокой культуры, плюрализма, толерантности, осознанного творчества8.
Это означает, что ключевыми фигурами русской революции были Николай и Ленин. Сталин стал отрицанием их обоих. Отрицанием и стремления России быть нормальной страной (Николай), и бунта русской органики против нормальности (Ленин). Это самое страшное: в глубине русской «психеи» неприкрытое влечение к анормальности (это характерно для всех народов, но в ХХ в. русский и немецкий в силу ряда причин оказались «слабыми звеньями»; т.е. анормальность усиливается и «зашкаливает» при стечении и столкновении
Еще об естественности. Известно, что в смехе, юморе, весельи человек максимально проявляет себя. Естественен ли он в этом состоянии или искусственен, натужен, «играет». А если естественен, то какова природа этого качества или, говоря по-простому, что его веселит, что смешно и радостно для него. Вспомним два эпизода из биографии Ильича. Утром 6 января 1918 г. в его кабинете Раскольников и Дыбенко рассказывали о разгоне Учредительного собрания. Ленин, «сощурив карие глаза, сразу развеселился», а услышав, что Чернов «не сделал ни малейшей попытки сопротивления», глубоко откинулся в кресло и «долго и заразительно смеялся» (цит. по: Раскольников Ф. Рассказы мичмана Ильина. – М., 1934. – С. 21). И еще. После покушения на Ленина в 1918 г. между двумя видными большевиками состоялся разговор. Вот фрагмент из него: «Петровский… Сразу после Октября декрет об отмене смертной казни. Коллонтай. А Вы помните, как отреагировал на это Ильич? Как он расхохотался. Я отлично помню его слова! «Как же можно совершать революцию без расстрелов?..» (цит. по: Вайль П., Генис А. Мир советского человека. – М., 1998. – С. 147).