Михаил Задорнов. Аплодируем стоя. Коллектив авторов
пару, а дальше – как пойдёт. Моя роль была попроще, я всё-таки изображал юношу, а значит, в некотором смысле был ближе к себе; Мишке же было сложнее: туфли жали, навыка хождения на высоких каблуках не было, кроме того, перед ним стояла нелёгкая задача свой ломкий юношеский баритон каким-то образом превратить в девичий щебет. Единственным способом, известным нам, было перейти на дискант; это звучало фальшиво и визгливо, но, как ни странно, работало на образ, придавая ему омерзительный оттенок капризности, склочности и вульгарности. Таким голосом можно и нужно ругаться на базаре. В создаваемом наспех образе угадывалась стерва…
И вот пошли… Кстати, о «пошли». Мало того что туфли на высоком каблуке, мало того что они жали, он ведь пытался ещё при этом изобразить женскую походку. Поэтому, почти хромая, не забывал развязно вихлять бёдрами и в манере вокзальной шлюхи мне что-то выговаривать. На нас стали обращать внимание мужчины, вернее – на «неё». Они, видимо, думали, что «она» сейчас со мной поссорится и тут они её, тёпленькую, и возьмут. Поэтому некоторые встречные мужчины просто разворачивались и шли за нами, вожделенно глядя на задорновские ножки. Положение становилось критическим, игра зашла далеко. А тут у него ещё и чулок спустился. Становилось совсем конфузно. Шмыгнув в ближайшую подворотню, Мишка задрал юбку и стал поправлять сползающий чулок. Это была уже откровенная эротика с точки зрения трех-четырёх мужчин, как бы невзначай остановившихся возле. Но один из них, самый наглый, подошёл поближе, чтобы лучше видеть. Тут бы мне, наконец, вступиться за честь «дамы», но Задорнов меня опередил. Он к этому времени уже «закипал». Швырнув подол юбки на место, он нарочито косолапо пошёл на эротомана и, возвращая голос в привычный регистр, этак баском рявкнул ему: «Чё те надо? Чё те надо? Я вот тебе щас как дам! Пшёл отсюда!»
Надо было видеть лицо того мужика. Отвисшая челюсть и выпученные глаза человека, который почувствовал, что вот именно сейчас он сходит с ума, что поехал чердак, который он никак не может удержать на месте. Он тряс этим чердаком и пятился от Задорнова, как от привидения. Наверно, бедный, долго потом на улице к девушкам не подходил. Но и это ещё не всё. Надо было возвращаться домой. И быстро. С чулком отношения не налаживались. Поэтому обратный путь мы проделали бегом, не придумав ничего более изящного, чем пустив меня впереди, а его (её!) – сняв туфли, в одних сползающих чулках – за мной с визгом: «Когда, сволочь, будешь алименты платить?!»
Простим юношам сомнительный характер этой шутки и не будем забывать, что начинающие сатирики почти всегда шутят грубовато, а это был всего-навсего тест на преодоление застенчивости. Я подозреваю теперь, что в отношениях с девочками именно это было основным, а не сами девочки. Поэтому любовь школьная была похожа на самовнушение и накручивалась воображением. И только для того, чтобы она увлеклась, произнесла слова заветные, чтобы совершился акт самоутверждения, чтобы понять, что я в этом вопросе – не последний, что я могу нравиться и даже, возможно,