Обсессивный синдром. Валентина Думанян
рисковать жизнью. Иначе смысл мне находиться здесь?
Пока я мылась, причесывалась и переодевалась, мысли перешли в более беспокойное русло. Когда ты в другом месте, то не представляешь, что тебя ждёт в лагере. Мы слышали о концлагерях и о том, что в них происходит лишь слухи. Но воображение не нарисует тебе даже малейшей толики того, что творится за оградой. Я не до конца понимала, во что влипла. Теперь я соучастник преступлений, внешне я такая же, как и эти надзирательницы, эсэсовцы с оружием и хлыстами. «Ничего, я что-нибудь придумаю», – хотелось верить мне. Знал бы мой Доминик, куда и кем я попала по собственной воле, он бы застрелил меня собственноручно. Господи. Впервые за долгое время мне захотелось помолиться. И рыдая в подушку забыться и никуда не выходить, не видеть этих бараков, этих фашистов. Я была на родной земле. Вот только родина теперь моя была уже не здесь.
Пока я раскладывала вещи, к лагерю прибыл поезд с грузовыми вагонами без окон. Я обернула на шум к окну и стала наблюдать за происходящим. К вагонам сразу набежала куча охраны с прикладами и автоматами и стали их открывать. Оттуда хлынул поток людей. Самых разных по национальности, росту, цвету волос, полу и возрасту. Здесь были инвалиды, беременные, совсем маленькие дети на руках у матерей, старики, которых родные вели под руки. В вагонах, насколько я могла рассмотреть, оставалось ещё что-то. Когда охрана начала вытаскивать это, я с ужасом осознала, что в вагонах остались лежать люди, которые не перенесли дороги. С ними обходились самым похабным образом, поэтому я перевела взгляд на еще живых цугангов.
Остальные уже сваливали свои вещи на общую кучу, люди приезжали сюда со всеми своими пожитками и ценностями, ведь не знали, что им предстоит. Здесь были и мешки, и саквояжи, и тряпичные заплечники по типу мешков, кожаные сумки, – все отправлялось в эту кипу вещей.
Люди стонали, ахали, дети плакали, многие были дезориентированы и не понимали, что происходит, и как им надо строиться. Матери прижимали к себе детей, а дети испуганно цеплялись за родных. Солдаты пытались построить их и навести порядок среди прибывших. Это получалось у них на удивление быстро, движения их были отточены, резки, а люди были слишком напуганы, чтобы не подчиняться. Тех, кто не расслышал команд или замешался, сразу же били прикладом, либо хлыстом, либо же просто кулаком. Одна женщина не устояла на ногах, кто-то толкнул ее, и она упала. К ней бросился юноша – может, ее сын, а может, и нет – помочь подняться, но его сразу же огрели по спине и отогнали в сторону, а женщину ударили ботинком в бок, чтобы та вставала. Но она больше не встала. Либо удар был очень сильным и добил измученного дорогой человека, либо не выдержало сердце. Это уже никого не интересовало. На это было невыносимо смотреть.
После этого людей начали делить на две группы. Одни отправлялись налево. В основном это были женщины с грудными детьми, калеки, старики, люди с тяжелыми травмами. В другую группу направо отсылались