Тени ушедших времен. Лариса Джейкман
враз в кандалы закую! Смотри у меня! – прикрикнул на Петра полицейский.
– Да ладно, на каторгу отправляюсь, так уж и помечтать нельзя, – огрызнулся Петр.
Но полицейский смерил его уничтожающим взглядом и со словами: «Клюнет тебя еще жареный петух!» отошел в сторону.
Петр остался с матерью один на один. Тут он быстро-быстро заговорил полушепотом:
– Маманя, приведи Еленьку Христа ради, я ей, бедолаге, нос откушу. Так я порешил. И буду я тогда спокойно каторгу свою отбывать, и на нее никто не позарится. Да и вам спокойней, с отцом не браниться.
Несчастная мать только махнула рукой, поднялась с трудом, посмотрела на сына и, не слова не говоря, ушла.
Она рассказала Михайло, что удумал Петр.
– Я этому стервецу сам нос откушу! Как его язык поганый повернулся сказать такое, – совсем рассерчал отец.
– Ладно, Михайло, не заводись. Не будем Елену на эти проводы брать с собой от греха подальше. Только знай наперед, как жили одним двором, так и жить будем, пока мы живы. А помрем мы, там уж Елене самой решать, – примирительно сказала Аксинья.
Елена и Матвей
Прошло долгих четыре года с того времени, как Петра угнали в Сибирь. Перед его отправкой Елена все же хотела исполнить свой супружеский долг и сходить попрощаться с мужем перед этапом. Но родители Петра стали неожиданно отговаривать ее и просить:
– Не ходи ты туда, Елена! Дома побудь. Мы сами скажем ему все, что надобно.
Очень удивилась она тогда их словам, но ослушаться не посмела. Уже позже, перед самой своей смертью, Аксинья рассказала Елене, что хотел учудить Петр, и бедная женщина поняла, что спасли ее старики от тяжелого испытания.
Так и остались у них две избы в одном дворе. Обе небольшие, но места всегда всем хватало, а сейчас их двор опустел. В одной избе жила Елена, совсем одинокая потерянная женщина, в другой – Михайло, ее свекор, который после потери сына и похорон Аксиньи совсем сдал. Родители Елены, престарелые Арина и Фокей, звали дочь жить к себе, но она не оставила свекра одного. Стар он стал и дюже немощен, в уходе нуждался.
Так и тянулись бесконечно ее серые однообразные дни. Возраст к двадцати пяти подходил. Красоты своей природной Елена еще не утратила, только поблекла как-то, осунулась, ссутулилась. Старая Арина жалела дочь. Бывало, прикупит ситцу, да платье или юбку ей новую сошьет, принесет в подарок, но той бедняжке все не в радость.
– Куда они мне, наряды-то? На што? Уж отнаряжалась я, мама, – говорила Елена с грустью.
– Ты не губи себя, дочка, пошто зря. Аксинья померла, царство ей небесное, а Михайло и слова не скажет, ежели замуж выйдешь. Чай не оставишь его совсем, а ему только больше помощи от мужика-то будет, – напутствовала ее мать.
– Да за кого ж я замуж пойду? Один Гришка-кузнец у нас и не женат в деревне, да и знают все, что замужем я. За каторжным, – невесело отвечала ей Елена.
Однажды августовским вечером Арина опять наведалась к дочери