Страна расстрелянных подсолнухов. Григорий Жадько
полная черная женщина похожая на заведующую магазином, – он у мини с детства в каких только больницах не лежал и ветья-янкой и скай-атиной и бхо-онхитом болил… очень болезненный был…
Она опустила пухлую холеную ладонь, унизанную кольцами в сумку за очередными бумагами, но майор остановил ее.
– Да верю, верю. Лечитесь, приходите здоровыми.
– Да уж обязательно… – скороговоркой причитала мать, с силой шпыняя Грушу в бок, чтобы пошевеливался. – Непье-е-еменно. Мы же не пьё-о-отив.
– Такие артисты! Такие виртуозы, шо майор, шо эта мадам! – шепнул Моня.
Грушевский-счастливчик, даже не зашел в палатку за своими вещами. Мать крепко схватила его и тащила, как нашкодившего школьника-малолетку к машине, что была остановлена караульными у контрольно пропускного пункта. Он спотыкался, оглядывался, наверно хотел с нами попрощаться, но мать была неумолима как бульдозер. Отец, блестя круглыми очками, какие носил Лаврентий Берия, ждал у машины. За происходящим с интересом глазели караульные с КПП. Муж верил в свою Мару Моисеевну и не зря. Вся семья воссоединилась в объятьях, встав в кружок.
– Попроси помощь у бога… и бог ответит тебе, – сказал я.
– Мимо войны. Мимо! Вот за шо нас не любят, – с глубоким вздохом обронил Моня.– Не помните, кто дал кочергой по голове дворнику Гохману, шобы он прекратил мучить маленькую сволочь, из которой теперь вырос наш Грушевский! Хотя он не сволочь. С таким хорошим поведением он таки когда-нибудь станет самым настоящим акадэмиком.
– Соломон Борисович завидуйте молча! – процедил Новиков. – Вам это не идет. Это же ваши единокровные братья.
– И это мои братья по крови?! Боже-эж мой! Какой я «адиёт!» – картинно ужаснулся Моня. – Тогда шо такое фашисты?!!!
Глухо заурчал двигатель наемного такси. Черная иномарка, подпрыгивая на колдобинах, тяжело переваливаясь, повезла счастливую семейку подальше от войны, подальше от смерти.
– Пару штукарей отдали! – бросил, морща лоб, Моня.– Минимум на полгода индульгенция. Да-а-а. Проблемы, которые можно решить за деньги, это просто расходы.
Ему никто не возразил. Нам остались: его броник, каска и дорожные шахматы. Броник и каску разыграли по жребию. Мне достался второй броник и я, поколебавшись, отдал его нашему маленькому гиганту Гаврилову. С его комплекцией словить пулю было на раз два.
Мы подсчитывали потери. Наш взвод почти не пострадал – два трехсотых, и три человека с царапинами. Просто чудо после такой передряги! Кормили роту до отвала похлебкой из горохового концентрата, чтобы наверно не заскучали. Канонада стояла знатная, ни один враг бы не сунулся, услышав такое.
На третий день, когда спала жара, майор собрал нас. Он сидел на воздухе, за раскладным столом с незнакомым капитаном из бригады и еще одним в штатском и смотрел на нас укоризненно и устало. Говорить речи, про новый выбор Украины, он еще не научился и майдан ему был далек и непонятен. Это был старый служака, переживший несколько