По обе стороны огня (сборник). Валерий Поволяев
нигде не было видно. Они словно бы сквозь землю провалились. За занавеской даже ничто не шевельнулось, не стронулось с места – парни умели сидеть в засадах.
«Ладно, – вздохнул Шатков, – пусть будет так…»
Через двадцать минут он и две девушки, Нэлка и Лариса, вышли из кафе.
Глава третья
Квартира у Нэлки была уютной. У таких девушек – имеются в виду девушки, знающие жизнь, – всегда бывают уютные квартиры. У многих людей квартира имеет стандартный набор мебели, незатейливый коврик на стене, пару цветных гравюр с непонятными изображениями – то ли город у моря нарисован, то ли фрукты на скатерти, то ли под стекло засунута обычная абстракция, безвкусная, как смятая утюгом газета, с парой расплющенных мух, прилипших к бумаге, а у Нэлки квартира носила отпечаток характера владелицы – это была «штучная» квартира, в каких всегда присутствует что-нибудь запоминающееся.
В Нэлкиной квартире на стенах висели не вырезки из «Огонька», которым место в общественном туалете, а не в доме, и тусклых литографий тоже не было – висели три хороших живописных холста, два были написаны маслом, – ухоженные, под свежим лаком, один – гуашевый пейзаж в аккуратной раме под стеклом, – все три полотна с автографами авторов. В углу был сложен камин, украшенный черной чугунной решеткой, около которой стояла ступа с инструментами для поддержания огня в камине – клюкой, щипцами, метелкой, совком.
– Камин настоящий? – спросил Шатков. Ему было здесь, в Нэлкиной квартире, интересно.
– Настоящий.
Шатков присвистнул: иметь камин в городе, да еще такой камин, с «рукодельной» решеткой, – штука дорогая.
– Может, зажжем?
– К сожалению, увы… Дров нет.
– Картины чьи?
– Две – моего бывшего мужа, одна, – она показала пальцем на гуашь, – любовника, живописца из Москвы.
– А где муж? – осторожным голосом спросил Шатков.
– Муж объелся груш. – Нэлка засмеялась.
– Где он? Что за груши?
– С мужем я не живу. И груши не ем. Я девушка умная, знаю, чем их околачивают. – Нэлка, перестав смеяться, продолжила тему насчет мужа: – Он уехал за границу. В Израиль. Он там, я тут, он ест киви и авокадо, я – мандарины из солнечного Сочи. У каждого – свое. Иногда мы переписываемся: он присылает мне листок бумаги с нарисованной на нем комбинацией из трех пальцев, я ему три слова на «верже»: «Люблю, целую, жду!».
– Роскошная семейная жизнь!
Над камином висело несколько гипсовых слепков рук – были руки могучие, с оплющенными пальцами, рабочие, были изящные, почти немощные – скрипачей, кукловодов либо поэтов.
– Что за коллекция? – поинтересовался Шатков. – Тоже от мужа осталась?
– Нет, это моя, – сказала Нэлка, – это я старалась. Делала слепки с приметных рук, а Лева помогал. Потом я стала делать эти слепки сама, без помощи, и (Лев в это поверить не мог) лучше его, – в Нэлкином голосе прозвучала какая-то звонкая девчоночья гордость, совсем не совмещающаяся с ее