К западу от заката. Стюарт О’Нэн
гномы в очках: писатели, режиссеры, композиторы – большинство евреи, недавно перебравшиеся из Европы. В отчаянном самолюбовании, спустя полтысячелетия после инквизиции, жертвы собирали деньги в помощь своим гонителям.
Эрнест пришел без Дитрих и выглядел в своем кремовом льняном костюме так, словно только что явился из студийной костюмерной. Он дохромал до камина и, пока механик устанавливал экран, развлекал собравшихся историями о Франко, Каталонии, обороне Мадрида и своем ранении, причем рассказы его почти не отличались от тех, что услышали от него чуть ранее Скотт и Бенчли. В конце концов, он дал знак, чтобы погасили свет, и объявил:
– Думаю, мы готовы начать.
Как и предсказывала Дотти, фильм получился бестолковый. Много общих планов и пафосного закадрового текста. Сценарий писал Эрнест, и повтор ключевых слов, вместо того чтобы производить глубокое впечатление, нагонял сон. Фильм был смонтирован так, чтобы стало ясно, что надежды республиканцев связаны с урожаем, поэтому в конце благодатный дождь орошал сухую землю и смывал грязь в канавы под звуки крещендо, в которых, как показалось Скотту, улавливались советские мотивы. До смешного просто. Разочарование было даже сильнее, чем после рассуждений Эрнеста за обедом. Может, причина была благороднее и он просто растерялся? Сердце южанина говорило «да», а разум северянина – «нет». Скотт лишь надеялся, что Эрнест не испытает тех же чувств, когда будет смотреть его фильм по «Трем товарищам».
– Великолепно, не правда ли? Нет нужды говорить, что поставлено на карту, – сказала Дотти собравшимся, когда свет снова зажегся и все зааплодировали второй раз. Как председатель Голливудской антинацистской лиги, Дотти должна была руководить общественным мнением, и это у нее получалось хорошо – она открыто наставляла всех на путь истинный.
Когда пришло время пожертвований, Скотт выписал чек на сотню долларов, – жалкие гроши по сравнению с тем, сколько давали другие, – но и это было больше, чем он мог себе позволить, так что он чувствовал себя добродетельным, расточительным и вдвойне виноватым. В этом была его самая большая слабость – он не мог хоть чем-то не выделиться.
Вечер подходил к концу, официанты собирали пустые бокалы, автомобили разъезжались. Скотт подумал, что не мешало бы поздравить Эрнеста, но его окружало плотное кольцо почитателей, и он решил, что поздравит позже, на вечеринке в его честь, которую Дотти и Алан устраивали в «Садах». Однако вежливость не позволила Скотту уйти, не поблагодарив за прием Фредрика Марча, и он отыскал его в толпе.
– Спасибо вам, – в ответ раскланялся Марч, явно теряясь в догадках о том, кто перед ним.
Скотт никогда не чувствовал себя в Лос-Анджелесе как дома. Раньше он об этом не задумывался и не искал объяснения причин, но пока ехал вдоль неоновых огней по бульвару Сансет, а по обеим сторонам дороги мимо него скользили сверкающие кафе и рестораны, ответ пришел сам собой. За южной красотой города скрывалось что-то отталкивающее, суровое, вульгарное, пропитанное американским духом, как и вся киноиндустрия, процветающая