Наша фабрика. Андрей Дудко
района. Мы должны, обязаны проверить.
– Я такого района в городе не видел.
– Мы его найдем! Главное не бояться!
Михаил с досадой смотрел на каракули. Что-то ерзало в его скулах, сбрасывая рот на подбородок и двигая брови по шишкам. Он заполнил собой весь воздух, всего Федора, жестоким и вражеским. Распустился, как взрыв, и мрачно смотрел собой большим на Федора.
– Угомонись, Федор. Я очень тебя прошу. Мы не хотим ничего делать. Нам все нравится.
– Даже если это школьники?
– Да!
Михаил окончательно отстранился. Его жестокостью и жутью был накрашен не только салон опеля, но и повысовывавшиеся продавцы, и картофельные жуки на стеклах, и бряцанье музыки, и тихие голоса мыслей Федора. Мир был жуток, мир продавцов и рэкетиров.
– Уезжай, – закончил Михаил. – Оставь нас в мире. Перепродай семена Светлане и уезжай.
Федор надавил колесами на лужу, окатывая Михаила, развернулся возле Светланы и поехал вдоль рядов, просовывая в окно трепечущую карту.
– Они не настоящие! – кричал он. – Они школьники! Я выяснил правду!
Продавцы качали головами, даже не желая смотреть на карту.
– Михаил – бывший военный, и он не взялся, – куда нам!
– Да черт с ним! – надрывался Федор. – С этим бывшим Михаилом! Мы сами! Вместе!
Жалобная музыка бушевала, глуша Федора, и не все могли его услышать.
– Выключите вы это радио! Послушайте меня! – выворачивал он глотку. – У меня нога болит! Поверьте! Я все понял! Вас обманули! Мафии никакой нет! Их всего трое!
Продавцы лишь качали головами, опуская скорбно взоры. Некоторые, наиболее бесстыдные и бездушные, не переставали втихомолку дробить семечки и плевать в воздух скорлупу, которая вспархивала им на грудь и там зацепливались, приклеившись слюной или схватившись уголком за шершавую ткань. Они разбрасывали семечки собакам, а те промахивались и грызли клыками камни. То, что узнал Федор, было бесполезно здесь, на рынке людей со старым терпежом в осыпанной мусором груди.
– Как объяснить!? – катался он по рынку. – Ничего не хотят понимать!
Он-то думал, что победа уже за углом.
– Так и будете терпеть?! – высовывался он из опеля в чей-нибудь павильон.
– Если бы их было хотя бы двое! Трое – это уже большая сила! – отвечали ему, исчезая в зарослях джинсов или пальто.
– А зачем вы мне, – прогневался Федор, – если я и сам есть!
Он наступил больной стопой в педаль и вынесся из рынка, задевая зеркалами зыбкие шатры.
4
Федор искал нужный район и в дороге думал, как провести разоблачение. Каждый сценарий у него шел криво. Вот он приходит, пусть даже с правдой, но один, и его бьют. Приходит и к Бревну, и к Косте, и даже к Фоме – всюду его неизбежно бьют.
Как изменить будущее? Что можно сделать с силой? К кому прибегнуть?
К милиции? К учителям?
Вдруг мимо промчалась букашка, внимательно глядящая на него. Они встретились глазами, и Федор понял, что он тоже букашка, сидящая внутри Федора, где-то между глаз в сердцевине головы. Осознав себя, он понял, до чего же неуютно быть