Наша фабрика. Андрей Дудко
крокодилья зависть проникла в него.
– Можно с вами? – спросил он, взяв двух пацанов за головы, как сыновей: демонстрировал, будто может временно ради англичанки быть педагогом.
– Разумеется, можно, и даже необходимо! – ответила англичанка, пыша скоростью. – Неужели я оставлю вас толкать здесь стену? Немедленно на улицу – там день!
Довольный физрук отпустил головы, зашел вперед и открыл нам высокую дверь, и мы живо вытряхнулись на воздух.
Там было не так уж и хорошо, как казалось из кабинета. Свежевато.
Стоял ветер, прямой, как палка, и холодный, как снеговик. Страшный и странный, ползающий змеей. Лопнувший, осенний. Как я.
Стоял красиво: по асфальту воробьями прыгали листья, трава ползком кралась в тепло, лежа на боку. Желтая и красная команды деревьев резвились, перехватывая у друг у друга шквал мяча. Страстные, блудливые рябины достали гроздья и терпко обняли воплем своей увядшей красоты погоду. Городом и порталом неба получался гнетущий крест.
Химица, обданная прохладной струей, съежилась и задала стрекача назад в школу.
– Я за курткой! – крикнула она спиной.
Физрук вырвался вперед и по привычке зашел на школьный стадион, а мы послушно повернули за ним, пересеча лежавший крупой на голой земле беговой асфальт.
Мальчики бросились носиться, девочки, грея руки в карманах, шептаться, а физрук виться возле англичанки и нарочно касаться ее рук обтянутым в молнию, першим вон желудком.
– А почему вы не на уроке? – спросила из вежливости англичанка.
– Физкультура первым уроком не бывает, – шаркнул он, прислонившись к ней костюмом.
– Почему? – отогнулась она от касания.
– Не знаю, – признался физрук. – Таков приказ.
Тупой: чтобы дети проснулись перед спортом, но я этого не сказал.
– А я вообще-то переводчица, – вдруг призналась англичанка.
Физрук ее сразу зауважал и убрал свой костюм.
– Да я сам раньше стихи писал, – вспомнил он.
Тут я увидел, что Рысак катается на Деменке, и во мне взыграл задор. Я метнулся к ним, даровал Деменке свободу и оседлал Рысака.
– Но! – погонял я, стуча в него пяткой. – Давай, Рысачина!
Рысак давал, с трудом переставляя по лужам ноги, а освободившийся Деменко злорадно мстил, аплодируя по его щекам.
– Если ты щас не прекратишь, Дименко, – угрожал Рысак, – то я не знаю, что щас сделаю!
Через некоторое время я слез, и Рысак снова оказался всадником Деменки, а Деменко – рысаком Рысака.
– Скачи, козел! – правил Рысак. – Скачи! Через забор!
– Зырьте все: Каляцкий! – крикнул Студеный, показывая пальцем.
Все позырили: в окне покинутого нами кабинета одиноко находился староста и впивался в нас увеличенным темным взглядом.
Каляцкий-Каляцкий, подумал я.
Толстостеклый ты очколуп!
Даже девчонки пошли скитаться в золот листьев октября, а ты где?
О чем думаешь, сидя один в безрадостном кабинете?
Почему