Поговорим о депрессии. Признать болезнь. Преодолеть изоляцию. Принять помощь. Дэвид Аллен Карп
удавалось заснуть, но даже в лучшие ночи я пробуждался едва ли не каждый час. В худшие вообще не спал. Эти ночи я помню особенно отчетливо – настолько они были ужасны.
Самые одинокие часы моей жизни прошли среди ночи, когда, как мне представлялось, все спали. Поскольку я преподаю и утром должен стоять перед 80 студентами, много ночей я провел, терзаясь навязчивым вопросом: как выкручусь «на этот раз»? Хотя меня отчасти и утешала мысль, что до сих пор мне всё же удавалось вести занятия, но одно из коварных свойств депрессии – ты чувствуешь, что каждый ее миг хуже всех предыдущих. Я сердился на спящих, особенно на свою жену, которая была тут же рядом и так зримо, с такой легкостью достигала того, чего я достичь не мог и в чем отчаянно нуждался. Самые скверные чувства, гнездившиеся во мне, усиливались посреди ночи. Казалось, это истошно вопила моя боль.
Два основных чувства олицетворяли мою депрессию – безумная тревога и ощущение горя. В совокупности эти чувства порождали определенно катастрофические мысли по поводу событий моей жизни, как конкретных, вроде завтрашней лекции, так и менее очевидных, вроде качества моих личных отношений. Эти мысли ни к чему не приводили, а просто неотступно кружили в моем мозгу. Порой Бог словно придумывал особенно ироничное наказание, и я погружался в сон лишь перед самым рассветом, когда пора было вставать. Наступал день, полный обязательств, которые мне представлялись обременительными и часто непосильными. Каждый день я из последних сил старался казаться дееспособным, не переставая удивляться, что справился с очередным испытанием, и не сомневаясь, что следующее меня доконает.
Часть моих собеседников, чьи рассказы я приведу в следующих главах, воспринимают депрессию главным образом как разновидность психического расстройства. В моем случае она всегда имела и телесный компонент. Мне виделось, что мой ум каждый день изобретал способы мучить мое тело. Сегодня мог терзать «комок в горле». Завтра – боль в груди, которую легко можно было принять за сердечный приступ. В другие дни могла изводить свинцовая тяжесть в глазах, раскалывающаяся голова, ноющая боль в щеках, дрожь в руках и ногах или даже всё вместе взятое. В самые тяжелые дни я всё время неотступно следил за своим телом, каждую минуту прислушиваясь к нему, чтобы понять, стало ли мне лучше или хуже.
При этом я был бесконечно одинок. Вокруг меня все мирно, жизнерадостно и весело занимались повседневными делами. Я обижался на них за то, что им так легко живется, и чувствовал себя эмоционально совершенно отчужденным. Я злился, потому что они никак не могли понять, что я испытываю. Само их присутствие только усиливало во мне чувство изолированности. Я никогда не имел серьезных суицидальных побуждений, но в мешанине тех дней и ночей у меня часто возникало ощущение, что моя жизнь не стоит того, чтобы ее длить. В некоторые дни, правда, случались просветы и пробуждалась хрупкая надежда на то, что еще можно выскочить из трудного положения, однако по сути я просто тянул лямку, чувствуя