Мы были в этой жизни. Эдуард Говорушко
не трепи сердце…
И лишь спустя пятнадцать минут он сказал, что пошутил. Произошло по-другому, – тоже, впрочем, опасно. Уже на выезде из леса, километрах в четырёх от дома, лошадь от чего-то шарахнулась, понесла, сани опрокинулись в придорожную канаву, отец вывалился и, держась за сани, проволочился по промёрзшей дороге метров двадцать, расцарапав лицо, руки, разбив колени.
– А портфель? – обречённо спросила мать. – Потерялся?
– Портфель, как знал, привязал к саням и закрыл сеном… А где носится взбесившийся конь – не знаю. На хоздворе уже был, нет…
– Никуда не денется твой конь, – придёт в себя и прибежит к сараю! Молодец, что портфель привязал. Пойду его ждать, а ты попей чайку и посиди дома.
Отец не стал пить чай, и они пошли вместе. Прошёл лёгкий снежок, и они увидели, что лошадь уже побывала на школьном дворе. От него следы вели к дому Кравченко; они пошли к нему и скоро услышали скрип полозьев: Кравченко ехал назад.
Портфель с деньгами оказался на месте в целости и сохранности… Открыли школу, деньги оставили в сейфе, а потом с Кравченко пришли к нам. Обсуждение этого происшествия длилось не один час. Мать ничего плохого в сомнительной отцовской шутке не усмотрела – то ли привыкла к его манере шутить, то ли обрадовалась счастливому концу. Тем не менее взяла с отца слово, что больше никогда за зарплатой один не поедет. Кравченко советовал повторить шутку в школе: тогда узнаешь, мол, кто есть кто. Отец отказался, и на следующий день и без того услышал много сочувствующих ахов и вздохов в учительской.
А Жорик таки стал Кравченко. Каждую свободную минуту проводил на хозяйственном дворе, а когда впридачу к лошади в школе появилась и грузовая машина, научился ею управлять. Закончил автомеханический техникум и большую часть жизни водил пассажирские автобусы в Жлобине, где с помощью отца построил свой дом.
Родители никогда не выбирали, а тем более – не навязывали нам друзей. Дескать, тот грубиян, тот лентяй, а вот этот – замечательный мальчик, хорошо бы тебе с ним подружиться. Выпускали нас на улицу; впрочем, для деревни эта фраза звучит некорректно. Улица вот тут же, за домом, разрешения пойти на улицу мы никогда не спрашивали: сделал уроки, помог, если надо, по хозяйству, и ты – вольный казак. Всё зависело от нас самих, с кем дружить и как строить отношения со сверстниками. Бывало, процесс этот заканчивался дракой, кто-то из нас возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом. Мать охала-ахала, но никогда ни сама она, ни отец не ходили разбираться ни с обидчиком, ни с его родителями. Смотри, дескать, сам, как быть дальше с ним…
Но, как и каждому мальчишке, мне хотелось найти своё место в иерархии деревенских мальчишек, хотелось добиться уважения не только среди «хорошистов» и отличников, но и среди сорванцов, которые на самом деле в ней заправляли. Было у меня два варианта: научиться драться или освоить навыки дипломатии. Был я из того самого робкого десятка, поэтому драться не умел и учиться не хотел. Интуитивно пришёл