Не кормите и не трогайте пеликанов. Андрей Аствацатуров
я. Мы ехали в метро. Было полно народу; вагон раскачивался, как лодка на Темзе во время непогоды. Одна за другой мелькали скучные подземные платформы.
– Конечно, – Катя с фальшивой многозначительностью приоткрыла рот и помотала головой. Вокруг нас стоял шум. – Вот так взял ночью во сне переутомился, а с утра помер. Включи мозги! Да он здоров был как бык, в отличие, кстати, от тебя.
– Ну, может…
Поезд остановился. Крохотные двери разъехались в разные стороны, выпустили пассажиров на станцию, и в вагоне стало как будто просторнее. Потом снова кто-то зашел, какие-то люди, встали возле нас, заговорили. Механический голос громко объявил следующую станцию.
– Это классика криминала, пойми, – начала Катя, когда шум понемногу утих. – Сериалы смотреть надо чаще, понятно? Да и потом, там было за что.
Витя взял деньги на проведение международного музыкального фестиваля от наших и от французов, и ни с кем не захотел делиться.
– Там было столько… – Катя закатила глаза. – Что даже целой банде не украсть. Я как раз по этим делам в Париж полетела.
– Знаем мы, – сказал я, – твои парижские приключения.
– Жалко, – она будто не расслышала. – Слушай, давай выйдем на следующей? Витя был хороший… детей знаешь как любил.
Откуда-то доносится детский смех, хотя самих детей не видно. Где-то над головой истерично кричат чайки, с деревьев каркают вороны. Но пешеходов почти нет, и оттого все обозримое кажется пустынным. Ӧed und leer das Meer[4]. Но поскольку король Виктор умер, моя Белокурая Изольда все-таки приехала, и теперь мы вместе, и “просто гуляем”, а звуки сливаются в монотонный непрекращающийся гул, напоминающий дыхание морской равнины или тусклый голос прибоя. Почему-то начинает казаться, что, если убрать звуки автомобильной возни, смех детей, крики истеричных чаек и карканье воронов, – этот гул и это дыхание все равно останутся. 50 000 000 лет назад здесь плескалось море, и сероватый, серный, ватный известняк вокзала Ватерлоо до сих пор хранит отпечатки тех древних допотопных водорослей и морских чудовищ. Наверное, море снова возвращается и скоро сведет всю лондонскую жизнь на нет.
Катя вышагивает рядом в красном пальто. Под пальто – знакомое мне тело, волнующее, упругое, сильное. В глазах – ведьмино болото, в бедрах – простор, как в лондонских парках, на голове – черный парик. В руках наготове – крошечный японский зонтик-автомат, который стреляет глухим шлепком волны о камень. Вся в мыслях, словно меня тут нет, в заботах, ведомых только ей одной.
Нарочно отстаю, чтобы полюбоваться ею сзади.
– Может, покурим? Ты чего там застрял? – Катя поворачивается ко мне и указывает зонтиком на пустую, плоскую, без спинки, похожую на маленький плот скамейку, одиноко стоящую посреди тротуара.
– Давай…
– Слушай, – ехидно говорит она, пока мы направляемся к скамейке. – Все-таки дерьмовый у тебя английский, а? Ты с этим мужиком так ужасно разговаривал.
– Практики
Нелюдимо и пустынно море