Рехан. Цена предательства. Евгений Кенин
пор?.. Еще и сон такой… неплохой приснился, вроде как даже отдохнул после него, хотя состояние все равно поганое. Почаще бы такое снилось, чтоб забываться от этой реальности. Или вообще не просыпаться.
Поднес руки к лицу, чтобы вытереть губы. По сухому глиняному покрытию протащилось что-то громоздкое, и Пашка наконец увидел, что именно его не пускало и почему руки кажутся такими неподъемными.
Все движения сковывала огромных размеров железная цепь, покрытая густым налетом ржавчины, что впрочем, только подчеркивало ее внушительность. На концах цепи красовались крупные кандалы, самые что ни на есть натуральные – круглые, с затянутыми винтами, которые, в свою очередь, были закрыты страшноватого вида замками. Как в средневековом подземелье каком-то, подумалось Пашке. Если с наручниками современного образца он был знаком, то подобные приспособления довелось увидеть впервые. Эти самые кандалы и держали пленника, накрепко схватывая руки и ноги. Сама же цепь уходила своими концами под стену глиняного сарая, где очутился Пашка.
– Заковали, как зверюг, – послышался рядом гнусавый голос.
Скосив глаза, чтобы не тревожить больную голову, Пашка обнаружил, что одного его все-таки не оставили. У подобия выбитого в противоположной стене окошка стоял Виталя, живой и практически здоровый, если не обращать внимания на выпачканные в крови полоски ткани, засунутые в ноздри разбитого носа. Вкупе со вспухшими синяками под глазами это придавало ему несколько гротескный вид. Неловко опираясь о стенку, Виталя осторожно выглядывал в окно. В темном углу зашевелился еще кто-то.
– Адриян, ты?.. – просипел Пашка.
– Я, – ответил Адриян и вздохнул. Теперь Пашка уже видел, как тот сидит – в не слишком удобной позе, на поджатой правой ноге, не переставая поглаживать левую, даже не закованную в цепь. Видимо, сильно повредили, но спрашивать ни о чем не хотелось. И так ясно, что больно пацану, раз убаюкивает свою конечность.
Начал потихоньку приподниматься, превозмогая дрожь в теле и стараясь не сильно тревожить свербящий бок.
– Что, Паха, хреновенько? – без особого участия поинтересовался Виталя.
– Да так… Кажется, ребра сломали, – буркнул Пашка, принимая более-менее приемлемое положение. С облегчением привалился к глиняной прохладной поверхности стены, остро пахнущей прелой соломой и навозом. Голову покрывала жесткая корка, стягивающая кожу. С трудом подняв закованные руки вверх, принялся отрывать мешающую, присохшую кровь. От раздражающей боли с ненавистью дернул сильно цепью, подтягивая ее поближе. На мгновение дернувшись у стены, цепь тяжело бухнулась обратно на сухой пол, подняв облачко пахучей пыли.
Стоило цепи звякнуть чуть громче обычного, как на пороге в проеме, лишенном дверей тут же возник детина с абсолютно бритой башкой, но зато с густой черной бородой, переливающейся иссиня-черным на утреннем солнце. За ней явно с любовью ухаживал и гордился ею.
– Чего дергаемся, а?! – на сносном