Рехан. Цена предательства. Евгений Кенин
кожа, ровно обласканная солнцем, крепкая, мощная фигура. Почему не дали Андрюхе померяться силами с таким… вот, в своем последнем бою? Ничем ведь не уступает… Почему впятером, всей этой толпой? Только по одному этому можно смело назвать их всех уродами. Полными и конченными… Что ж ты ржешь-то, жеребец, словно я тебе невесть что смешного сказал?..
На шум появилась еще одна фигура – низкорослый горбоносый боевик средних лет настороженно посматривал на веселящегося детину и на пленников, исподлобья наблюдающих за происходящим. Спросил что-то сиплым, невыразительным голосом. Детина ответил, ткнув пальцем в Пашку и продолжая смеяться. Горбоносый криво усмехнулся и покачал головой. Слегка отстранив детину, вошел в сарай, деловито осмотрел засовы на кандалах, попинал мощные цепи и вышел, промычав что-то себе под нос.
Уходя, бросил несколько слов напарнику. Тот кивнул, шагнул за порог и уселся на пеньке, установленном таким образом, что, сидя на нем, было видно все происходящее в сарае и все находящиеся в нем, как на ладони.
Продолжая время от времени посмеиваться, крикнул Пашке:
– А ты шутник, да, солдат? Смерти не боишься, да?
Пашка пожал плечами:
– Может, и шутник, может, и солдат. А ты что, такой смелый нохч и смерти боишься? – не удержался от того, чтобы не подковырнуть абрека.
– Нет, не боюсь, – потерев заслезившиеся от смеха глаза, ответил детина вполне беззлобно, – не боюсь, но и не хочу ее. А ты хочешь, солдат, ты ее просишь, да?
Пашка решил не отвечать на поставленный вопрос. Вместо этого сказал:
– Смех продлевает жизнь. Ты смейся, смейся. А жрать на самом деле хочется. Вы бы хоть хлеба кусок кинули, раз заперли в конуре, как собак.
– А собаки вы и есть, – сощурил черные глаза детина, – а собакам, как у нас говорят, и собачья смерть, – многозначительно закончил.
Ну-ну, подумалось Пашке, вслух же сказал:
– Не только у вас так говорят. А собак все равно кормят
– Значит, вы еще хуже собак, – сделал вывод детина.
Пашка вздохнул:
– Дело твое, думай, как хочешь. Как нам звать хоть тебя? Начальником, что ли?..
– Э-э, какой я начальник, – загрустил чеченец, – был бы начальник, не сидел бы сейчас с вами. Ахмет меня зовут, – гордо поднял он подбородок, – мой отец так называл, я – старший сын.
– Поздравляю, – Пашка скривил лицо, дотронувшись до свербящего бока, – а младший где, тоже здесь где-то? – спросил полуутвердительно. От боли события вчерашнего дня всплыли с отчетливой ясностью. Пашка заскрежетал зубами.
На вопрос боевик ничего не ответил, нахмурился только, потемнев лицом. Посмотрел на Пашку и отвернулся.
– Ахмет!.. Эй, Ахмет, – окликнул Пашка загрустившего чеченца, – скажи лучше, почему нас сразу не убили?
Виталя с Адрияном одновременно подняли головы – этот вопрос волновал их не меньше.
Ахмет некоторое время