Рехан. Цена предательства. Евгений Кенин
Пашка.
– Паха, тише ты, – не выдержал Виталя, – не дразни ты его на хрен.
То ли Пашкина реплика вывела из себя карлика, то ли разговоры между пленными не поощрялись, но, подобрав с земли увесистый булыжник прессованной глины, он с явным удовольствием запустил им в Пашку.
Камень пролетел рядом с головой, с глухим стуком врезался в стену и рассыпался на куски, обдав острыми сухими крошками. И опять горбоносый зашипел, но на этот раз Пашка промолчал, последовав совету Витали.
Тоскливо потянулось время в ожидании чего-то, еще неизвестно чего. Все сидели по своим местам, стараясь без лишней надобности не шевелиться – и чтобы ушибленные места не бередить, и не злить горбоносого. Виталя уже не осмеливался подняться к окошку, после того, как при первом же движении охранник многозначительно направил на него автомат, демонстративно щелкнув предохранителем. Адриян безостановочно гладил ногу, страдальчески сдвинув густые брови.
Пашка, решив не искушать более судьбу, осторожно прилег на бок, привалившись здоровым плечом к стенке. Положив правую руку ладонью на ребра, замер, прикрыв глаза и прислушиваясь к боли. По телу растекалась противная, тошнотворная слабость. Время от времени приоткрывал глаза или один глаз, осматриваясь вокруг. Но в пространстве ничего не менялось. Все в тех же вяло-напряженных позах находились Виталя с Адрияном, и все так же сидел на пеньке карлик, не спуская глаз с солдат и даже, кажется, не моргая.
Утро набирало обороты – солнце поднялось заметно выше, в сарайчике становилось все более душно. Глиняные стены быстро нагревались, спиной Пашка ощущал тепло, но это уже не было то приятное чувство. На лбу и висках выступила испарина. Оторвал руку от ребер, чтобы расстегнуть китель. Горбоносый наблюдал, не отрывая от него колючих злобных глазок. «Козлина какой», – с ненавистью подумал Пашка и вновь прикрыл глаза.
Откуда-то снизу все так же перекликались ленивые голоса. Слышны были привычные звуки металлического щелканья – чистили оружие. Стучали ложки по котелкам. Легким дуновением ветерка, поднявшего изнывающую от жары пыль в сарае, донесло аппетитный запах чего-то мясного. Пашка сглотнул слюну.
Затем все затихло, а некоторое время спустя по окрестностям полился чистый, читающий нараспев голос, время от времени подхватываемый гулом нескольких десятков других голосов.
«Молятся, черти», – равнодушно подумал Пашка. Попытался вслушаться в слова, но, кроме повторяющейся фразы «Аллах Акбар», больше ничего разобрать не смог. И раньше Пашке доводилось слышать, как молятся мусульмане, передвигаясь по центральным и задним улицам местных городов и аулов. Слушал переливчатую песнь муэдзина, находясь в расположении воинских частей и постов, где доводилось стоять. Поначалу это воспринималось, как нечто новое, отличное от того, чем жили русские парни до войны. Экзотика… Потом зачастую вызывало враждебность, нетерпимость – когда грань между мирными и воюющими расплывалась в усталой