Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
их было одно удовольствие: ни сучка, ни задоринки. В господском доме старик уже неделю оставался за хо-зяина.
Андрей Сергеевич днями и ночами пропадал на «Северном Орле». Мало отметить, что капитан охоче взялся за дело: такая крепкая радость клокотала в нем, что сон к черту летел, а с первыми криками чаек, стряхнув короткое забытьё, он распахивал решетчатые оконца каюты и всей грудью вбирал соленый, влажистый воздух моря.
«И какой бес занес его на край света?» − за перекуром задавал сам себе вопросы Палыч; и после двух-трех сладких затяжек сам же и отвечал: «Нет, не ради звонкой монеты, не та порода… и насчет любви разной − враки! У-у, тутось дело хитрое, нежное… Ради славы он, сокол, убивается, что пуще всяких богатств!»
И прав был денщик, вжикавший худющим оселком по затупившемуся лезвию топора: билось сердце в груди Преображенского в азарте и трепетной вере… Время в те годы иным было: за синими далями соленой глади землица лежала неведомая, плуга не знавшая, лишь по самому краешку сапогом русским топтанная.
Прощаясь с Петербургом, Андрей слез не лил: душа с рождения отдана была мечтам. Многое виделось и слышалось ему иным, нежели вокруг. Тянули к себе таинственные берега, пропитанные шепотом древних легенд и суеверий. Оттого и жаден был до работы: не терпелось, отдавал себя без остатку. А на фрегате помотыжиться было с чем… Лишь третьего дня матросы закончили свозить из дому на корабль все необходимые вещи.
Прибавилось забот и у Палыча. Он юлой крутился и по хозяйству в доме, и на фрегате, и частенько подпаривал Гнедка по наказу барина, потряхиваясь в седле за нужным человеком… И везде требовалось поспеть к сроку. Иначе −буря! Барин серчал вкрепь и долгим-долгошенько бывал не в духах.
Вот и ныне денщик ворон не считал. В напруженных руках всё спорилось: то резвил в баню подбросить дровец, то таскал воду, то гремел в сенях самоварной трубой впри-гляд за печью, где на алых угольях с быстролетной голубизной доходили любимые Преображенским уваристые, в алтынную звездочку, щи. С часу на час обещался пожаловать сам хозяин.
− …На то он и зять, чтобы взять; теща-то проще, она что роща: руби топором − слез не будет; а банюшка, аки Манюшка: душе − услада, телу − награда! Ох и любит он ее, сердешный,− хлебом не корми,− потихоньку дудел Палыч, выбирая на сеновале венички.− Ну, уж чаво проще париться в ей? Ан нет… его скородие-с в этом деле толк стяжали вельми красный. Париться оне почитают со смородиновым листом, да чтоб на каменку-то, штоб ее… пивом непременно ячменным плюскали, ну-с, на худой конец, кваском возможно, а иначе, почитай, и бани-то вовсе не было… −Палыч ерзнул на бугристой орясине, отсидев себе задницу. И вновь с серьезным видом оглядел отобранные веники, живехонько представив, с каким наслаждением «его скородие» пройдется распаренным душистым веничком по белой коже. Как зарычит и застонет он от удовольствия на горячей полке, обмякнув усталыми членами. И как затем кликнет по обыкновению его, Палыча, сидящего в «карауле» в предбаннике, и грянет: «Ну-тка, брат, бей своих, чтоб чужие боялись!»
А уж он-то подсуетится: щедро плеснет