Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования. Коллектив авторов
Гоголя (1833), где невеста, дочь купца Агафья Тихоновна, обсуждает со своей теткой Ариной Пантелеймоновной преимущества и недостатки потенциальных женихов с точки зрения их социального статуса. Дискуссия сводится к спору о том, кто лучше – купец или дворянин; тетка настаивает на том, что жених-купец предпочтительней, апеллируя, кроме прочего, к мнению покойного отца Агафьи Тихоновны: «Эй, Агафья Тихоновна, а ведь не то бы ты сказала, как бы покойник-то Тихон, твой батюшка, Пантелеймонович был жив. Бывало, как ударит всей пятерней по столу да вскрикнет: “Плевать я, говорит, на того, который стыдится быть купцом; да не выдам же, говорит, дочь за полковника. Пусть их делают другие! А и сына, говорит, не отдам на службу. Что, говорит, разве купец не служит государю так же, как и всякий другой?” Да всей пятерней-то по столу и хватит»[401].
Кроме того, большим вызовом формированию единой категории дворянства – будь она определена по функции или по качеству – оставались дробные идентичности на местах. Коллективной идентичности единой дворянской страты, пропагандировавшейся административной (законодательство) и интеллектуальной (публицистика) элитами, противостояла фрагментированная идентичность локальных дворянских групп. Об этом свидетельствуют дворянские наказы депутатам Уложенной комиссии.
Большинство дворянских наказов депутатам оставались в рамках традиционных представлений, они содержали жалобы на тяготы жизни и просьбы сохранить за дворянством его привилегии, практически всегда – экономические, теснейшим образом связанные с экономическим характером конкретной местности. Часто обращения к государыне сопровождались жалобами на общее неустройство и собственное ничтожество дворян, уповавших только на заботу своей государыни. Например, составители наказа рыльского дворянства сокрушались, словно бы ощущая собственное несоответствие тому образу, который усердно транслировался столичными элитами: «Да и то, что мы вообще не так время свое провождаем, как-бы пристало, правосудие своего действа не имеет, малопоместное дворянство от великопоместных утесняется, подлородные, происком обогатясь, купя деревни, смешались с старым дворянством, – словом сказать, что не так живем, как благородному дворянству прилично»[402].
Требования смертной казни и жестоких телесных наказаний, жалобы на «судебную волокиту» и «ябеды», учреждение школ, армейские постои и, конечно, винокуренная привилегия – именно эти проблемы в подавляющем большинстве случаев волновали составителей дворянских наказов. Сошлемся на выводы В. М. Никоновой, проведшей контент-анализ дворянских требований: «Ведущее место в требованиях дворян принадлежало вопросам, связанным с реорганизацией суда и судопроизводства и с укреплением всей системы местного управления <…> В комплекс требований, объединенных данной категорией, входят: пресечение крестьянских побегов и разбоев, проблемы наследственных прав и Вотчинной коллегии, связанные с совершенствованием законодательства
Сб РИО. СПб., 1889. Т. 68. С. 621.