Деньги. Поль-Лу Сулицер
спальни. Моя спальня находилась в конце галереи, и из ее окон было видно море. Спальня родителей располагалась в другом крыле дома, так что каждое утро, как только я просыпался, мы, стоя на своих балконах, которые разделяли восемь или девять метров патио, разговаривали с мамой и она мне улыбалась.
Я останавливаюсь в нерешительности. Что-то привлекает меня внизу. Спускаюсь по лестнице ступенька за ступенькой и чувствую, как погружаюсь в такое знакомое и в то же время неизвестное пространство. Меня охватывает непреодолимое влечение, я чувствую его и в то же время не совсем понимаю. Луч фонарика непроизвольно останавливается на двери комнаты в левом крыле, на одной линии со спальней родителей. Она слегка приоткрыта. Снова воспоминания: мы с отцом на пляже, прошло несколько минут после отъезда посетителя. Три красивые голые девушки смеются, поглядывая на моего отца. Он что-то говорит им своим низким голосом с легким акцентом, который проявлялся у него, когда он разговаривал по-французски. Мы покидаем пляж, поднимаемся по лестнице, пересекаем сад. Красный «феррари» стоит в патио в окружении шезлонгов. Я забираюсь в машину. Мимо проходит отец, взъерошивая на ходу мои волосы, и направляется в левое крыло дома. Там находится его кабинет. В доме мы с ним одни. Мать куда-то ушла, а слуги – Паскаль с женой – отправились за покупками. В кабинете отец с кем-то разговаривает по телефону. Он говорит по-немецки. Я пытаюсь завести «феррари», но безуспешно. Глухой удар и сдавленный крик. Не успев сообразить, что произошло, бегу на крик, вбегаю в кабинет и вижу лежащего на полу отца. У него багровое лицо и широко открытые глаза. Он ползет ко мне, протягивает руку, пытается что-то сказать. Я кричу и, поскольку в доме больше никого нет, бросаюсь поначалу на кухню, а оттуда мчусь к пляжу. Три голые девушки в ста метрах от меня, а я продолжаю бежать по пляжу с мокрым твердым песком, и, когда мы вчетвером возвращаемся в дом, отец уже мертв. Он лежит навзничь с открытым ртом, а в его руке – обсидиановая фигурка Будды цвета черного гагата. У Будды голый живот внушительных размеров, поднятые кверху руки с растопыренными пальцами, его голова слегка наклонена к плечу, глаза полузакрыты, а смеющееся лицо выражает непостижимый восторг.
Я толкаю дверь и, следуя за лучом фонарика, вхожу в кабинет. И это потрясение. Тот же ковер, и кажется, что я вижу складки в том месте, где отец упал, а потом полз, подминая ворс ковра своим телом. Телефон, по которому звонил отец за миг до своей смерти, на прежнем месте. Все на своих местах, как тринадцать лет назад, все целое, невредимое, все такое знакомое. Время остановилось, когда мне было восемь лет. Я прислоняюсь к закрытой двери, прижимаюсь к ней головой и впервые за тринадцать лет плачу в темноте, которую пробивает луч фонарика, наткнувшийся на обсидиановую фигурку Будды на углу письменного стола. И Будда улыбается мне своей непроницаемой улыбкой безграничного блаженства.
Отец умер двадцать восьмого августа 1956 года от сердечного приступа в кабинете своего дома в Сен-Тропе во время