В надежде на лучшее прошлое. Нина Халикова
терся спиной о стену, сжимая в кулачке маленькую металлическую машинку.
– Мамочка, не уходи. Не уходи, пожалуйста.
– Прости, родной мой мальчик, но у меня срочный вызов. Маме нужно на работу, меня ждут больные детки.
– Нет, нет, – закричал Сережа, – это неправда, ты все врешь, ты идешь не на работу! На работу ты так не собираешься, на работу ты хватаешь сумку и бежишь. Я знаю, ты все врешь! Я не хочу, чтобы ты туда ходила, и Митя тоже не хочет! Мы оба не хотим! – Сережа с плачем убежал в комнату и с силой захлопнул дверь… Марина очнулась. Скопление машин как-то неожиданно испарилось, и она оказалась у большого бело-стеклянного дома – смеси сталинского ампира с черт знает чем. Непосредственно в этом самом здании, будь оно неладно, психолог как раз и принимала. «Дурновкусие какое», – фыркнула Марина. Часы показывали пятый час, а назначено ей было ровно на четыре. Пренебрегая этим обстоятельством, Марина Андреевна не спеша, нарочито долго парковалась, медленно вышла из машины, оглядываясь на мрачный, пыльный город, зловеще ей усмехающийся блеском своего холодного, осеннего солнца. Она поправила на себе платьице из искусственного шелка, купленное два года назад на распродаже в Риме и, тяжело вздохнув, шагнула в омут неизвестности из стекла и бетона.
Вот она взялась за холодную ручку нужного кабинета, обдумывая, как бы увернуться, застыла в нерешительности. «Еще не поздно и можно потихоньку уйти, а потом позвонить и извиниться, сославшись на непредвиденные обстоятельства», – говорил ей один голос. «Не бойся, все будет хорошо, отступать поздно, ты ведь совсем одна и к тому же запуталась; открыть дверь – это проявление силы, а не открыть и убежать – это слабость. Ну же, иди». «Иду», – шепнула себе Марина и открыла дверь.
Кабинет был слишком белым, залитым дневным светом через большое окно во всю стену. «Хирургия какая-то, скальпелей не хватает», – подумала Марина. При таком свете она чувствовала себя крайне неуютно и казалась самой себе еще больше.
– Располагайтесь, пожалуйста, поудобнее, – тут же произнес голос психолога, показавшийся Марине излишне писклявым и каким-то неискренним.
Марина Андреевна, сжав зубы, послушно присела на краешек дивана. Она ужасно не любила мягкую мебель вообще, а диваны как-то особенно, так как сначала в них утопаешь, приминая ткань платья на спине, а когда приходит время себя выковыривать, это выглядит совсем малопривлекательно. Ей нравились высокие, жесткие стулья, как у них в поликлинике. Белый диван, как назло, оказался довольно жестким, но ни о каком удобстве не могло быть и речи. Сердце сильно забилось, она наконец-то посмотрела на психолога и тут же отвернулась. Это была не слишком молодая, не слишком красивая, довольно хрупкая, но не в меру отутюженная женщина. Про таких рано начинают говорить, что они хорошо сохранились. На ней было облегающее черное платье, которое подчеркивало ее худобу, и жесткое лицо с заостренными чертами неопределенного возраста.