Дочка. Господин Светёлкин. Повести. Михаил Достоевский
Фаддея Фаддеича в неописанном остолбенении. Все это было для него так неожиданно, он так легко, без всякой борьбы вдался в обман, что долго не мог собраться с мыслями и долго стоял посреди комнаты, изображая собою живую статую удивления, какая, вероятно, не снилась ни Фидиасу26, ни Канове27.
– Это она все из Вальтера Скотта! – решил он наконец, срываясь с места.
– Что такое из Вальтера Скотта? – спросил Савелий Фомич, которому верно не поспалось после обеда.
– Ты, Савелий Фомич, когда станешь теперь говорить со мною, – начал, еще не остывши, Фаддей Фаддеич, – не называй меня Фаддеем Фаддеичем, а всякий раз говори мне: дурак Фаддей Фаддеич, так-таки просто и зови дураком, не обижусь, ей-богу, не обижусь…
– Как, что? Разве случилось что-нибудь?
– А то случилось, что в дочке, не в укор тебе, бес сидит, – отвечал почти шепотом Фаддей Фаддеич. – Так провести старого воробья… на бобах, просто на бобах оставила. В таких дураках мне еще не случалось оставаться с тех пор, как меня сечь перестали. Этакая женская хитрость!
Говоря это, Фаддей Фаддеич и не воображал, что с каждым словом делает по комплименту родительскому сердцу Савелия Фомича. Лицо старика заметно светлело, глаза щурились от удовольствия, и он, потирая руки, не утерпел, чтоб не сказать Фаддею Фаддеичу:
– О! Она у меня умница…
– Это она все из Вальтера Скотта, Савелий Фомич! И сцену такую выдумала, и обман такой прибрала – все из Вальтера Скотта; и говорила-то все как по книге читала. Это ясно! Самой ей не провести меня.
– Да расскажи же, что у вас было?
– Нет, уж увольте, Савелий Фомич; в другое время разве, как успокоюсь, а теперь прощайте; давайте, давайте ей книг пустых читать побольше, так еще не то будет. Шекспир что? – мыльный пузырь и больше ничего.
И он ушел, проклиная в душе и Вальтера Скотта, и Шекспира, и отцов-баловников, и даже хорошенькую дочку, придавая, впрочем, к своим проклятиям ей разные хорошенькие уменьшительные названия.
Между тем Савелий Фомич остался, по уходе своего приятеля и нужного человечка, в самом приятном расположении духа, и потому встретил вошедшую в залу дочь следующею речью:
– Человек, цыпочка, хоть будь ему и пятый десяток, всегда на чем-нибудь да помешан и в сердце у него всегда сохранится уголочек, где он до гроба остается малым дитятей. Ведь вот, например, Фаддей Фаддеич, почтенный, очень почтенный человек и нужный человек, а как зайдет в свой уголок, так такое понесет, что хоть просто не слушай. Ты только с ним не ссорься, Лиза.
– Ничего, папочка, помиримся когда-нибудь… за чашкой кофе.
Оба улыбнулись.
– Он тебе добра желает, цыпка.
– Какой вы чудной, папочка! Да за что ему зла-то желать мне? Ведь и все желают добра другим, да как желают? Какого добра желают? Желают его по своим понятиям, сообразно своей природе – так, как бы для себя они
Фидий – древнегреческий скульптор и архитектор, один из величайших художников периода высокой классики.
Антонио Канова (1757—1822) – итальянский скульптор, наиболее значительный представитель классицизма в европейской скульптуре.